Не ел я со позавчерашнего дня. Успел только поужинать в столовой концерна Оазис-Техно и уйти с ночной смены спать. В концерне работал в среднем звене отдела разработок. Теперь не работаю. Сам виноват: не стоило говорить с коллегой о выводе зеленых ферм в свободное пользование для всех людей. Моя идея дошла до самого Лютецкого. Ему не понравилось.

Я кашлянул, глядя на то, как вода льется в баклажку, и ответил:

— Поесть не откажусь.

Бармен в душу лезть не стал, хотя по глазам видно — проницательный. Мне бы такую проницательности, когда рассказывал Козельскому, которого считал надежным, об идеях свободных ферм.

— Есть тушеная козлятина, — сообщил седовласый и убрал шланг из горлышка баклажки. — С картошкой и грибной подливой.

Я кивнул, а бармен добавил:

— Тысяча рубов.

— Ого, — удивился я больше для виду, поскольку мясо и правда стоит дорого.

Бармен пожал плечами.

— А ты чего хотел? Козлятина хоть и есть, но козы тоже требуют выкормки. А у нас козлячья трава на сто верст вокруг не растет.

Я кивнул. После коллапса трава осталась только в местах с мягким климатом. Но почти весь юг, средняя и центральная полоса превратились в пустыни, где-то песчаные, где-то каменистые. Там отлично растет верблюжья колючка и перекати поле. Для коз то, что нужно, но людям невкусно.

Обернувшись, бармен свистнул в сторону кухни, из двери тут же выплыла пышная женщина примерно одного возраста с барменом, в блузке с глубоченным вырезом. Она вынесла на подносе тарелку с дымящимся мясом в картофельно-грибной подливе и поставила передо мной. От одуряющего запаха рот наполнился слюной.

— И не скажешь, что козлятина, — впечатлился я и вытащил из нагрудного кармана на столешницу перед барменом тысячу рубов.

— Жена у меня мастерица, — согласился бармен и убрал деньги в кассу.

В желудке голодно заурчало, я взялся за ложку, но только поднес ко рту, как нос запоздало уловил запах чужака, и в спину прилетел удар. Ложку выбило, а мясо с картошкой зрелищно полетело по воздуху, чтобы шлепнуться на полку с банками.

Я резко развернулся для ответного толчка, и очень вовремя, потому что успел увернуться от кулака, который летел в нос. Хозяин кулака, крепкий детина примерно моего возраста с широкими плечами, большим подбородком и курчавыми волосами, заревел:

— Ах ты тварина оазисная!

И снова кинулся в атаку. Я уклонился легко, тренировки по самбо не прошли даром: в полете перехватил руку детины и, уведя на болевую, ударил под колено. Тот глухо зарычал и упал на живот, а я додавил болевую, не дав ему вывернуться.

— Я тебя не трогал, — сказала я.

— Пусти, — прохрипел он зло, — мразь оазисная.

Не отпуская, я проговорил:

— Как ты понял про Оазис-Техно?

— Нашивка… — все так же зло отозвался детина, лежа носом в пол. — На локте…

Когда я убегал из от служебников, на бегу сорвал все бейджики и нашивки, но, видимо, одну пропустил. Сотрудников концерна за пределами столицы не любят. После того, как ее перенесли на юг, до коллапса, было спокойно, но потом кто-то пустил слух, что мы купаемся в зелени, кислороде и еде. Что правда лишь от части: бесконечный доступ к ресурсам есть только у верхушки. Остальные пашут за пайки и рубы. Если бы до переноса столицы знали, что на юге климат станет хуже, выбрали бы другой град. Теперь дергаться поздно, ресурсов на новый перенос нет.

Чуть придавив детину, я наклонился и проговорил:

— Я не с ними. Понял?

Тот нехотя ответил, все так же упираясь лицом в пол:

— Понял…

— Я тебя сейчас отпущу, а ты спокойно встанешь и отвалишь от меня. Ясно?

Детина зло запыхтел, не собираясь успокаиваться, а седой бармен, который с интересом наблюдал, вытащил из-под столешницы арбалет и положил на стойку со ловами:

— Если не ясно, я подсоблю. Будешь мне проблемы учинять, выгоню к чертовой бабушке. Еще раз и прощевай. Харчевайся и живи вон, на дворе у Сопочки.

— Помилуй, Никифор, — прохрипел детина. — У Сопочки из жратвы одна грибница, вода грязная. И переть до нее десять километров.

— Вот и мотай на ус, — хмыкнул бармен и кивнул мне. — Отпускай его, парень. Не дернется он. Да?

Детина неловко закивал, потому как кивать придавленным к полу не удобно. Осторожно я его отпустил, держась наготове, если его снова перемкнет. Но парень поднялся и, отряхнувшись поковылял к дальнему столу, где мешком плюхнулся на стул и уставился на меня тяжелым взглядом.

Бармен достал мне новую ложку, я вернулся за стойку и стал есть, а он произнес:

— Значит, не из оазисных, говоришь? Навыки-то у тебя ловкие. Таким на улице не учат.

— Я был оазисным, — признался я негромко, решив, что раз дед пришел на помощь, то едва ли станет вредить. Во всяком случае, сразу.

— Не поделили чего? — предположил бармен.

Осталось только покивать.

— Не сошелся взглядами.

— Рубов больше захотел?

— Наоборот, — качая головой, отозвался я и отправил в рот ложку с мясом. — Для людей хотел бесплатные зеленые фермы.

Глаза седоволосого округлись, он хохотнул.

— Для всех что ли?

— Угу.

— И что сказал наш великий Лютецкий?

Я окинул себя коротким взглядом и проговорил:

— Раз я здесь, понятно что.

— И то верно, — согласился бармен и поставил передо мной стакан со льдом. — Угощайся.

Лед в наше время лакомство для среднего класса. Морозить его мало кто может позволить, а тает твердая вода быстро, что значит хранить негде.

Ноздри защекотало прохладой и запахом морозильника, который знаю по этажу хранения. Там я мелким был пару раз с опекуном на экскурсии. Ходили слухи, что на этаже хранят не только продукты, но и замороженных зверей. Но кто в такое поверит, слишком много энергии артефактов нужно для поддержания холода.

Прищурившись, я покосился на лед и проговорил:

— Это откуда у вас такие щедроты?

— Откуда надо, — хмыкнул седоволосый и покивал на стакан. — Ты грызи, грызи. За счет заведения.

— Не люблю быть должником, — сообщил я.

Бармен пояснил:

— Это не в долг, а в благодарность. Тем, кто может супротив Оазиса слово сказать, у меня всегда рады.

Погрызть холодного льда после двух суток бега по изнуряющему пеклу соблазн велик, я подтянул стакан, но предупредил:

— Платить не буду. Сам сказал — благодарность.

Тот облокотился на столешницу и усмехнулся.

— Не боись. Звать меня Никифор. Все знают, я слово свое держу. В моем «Медном ковчеге» разжиться есть чем, так что не обеднею. А человека хорошего уважу. А ты, глядишь, и скажешь, что у Никифора сытно и обслуживают хорошо. Сарафанное радио в наши времена лучшая слава.

Он протянул мне ладонь с сухими жилистыми пальцами, я секунду примерялся, но все же пожал и представился:

— Андрей.

— Будь здрав, Андрей, — закряхтел довольно Никифор.

Брюнетка в этот момент засадила особо высокую ноту, я даже оглянулся. Красивая. Платье из простой серой ткани, но пошито по фигуре, ноги стройные, бедра округлые, а в вырезе призывно колышется грудь. Сюда мнее её запах не доходит, сквозняк в другую сторону, но такая точно пахнет классно.

Никифор усмехнулся и прищурился.

— Это наша звездочка, Катерина Ковалевская, — сообщил он. — Красивая девка, и поет хорошо. Да только в наших краях без толку пропадет.

Разглядывая Катерину, я цапнул кусок льда и отправил в рот. Приятный холод растекся по языку, и чистая, сладковатая вода потекла в горло.

— Почему пропадет? — спросил я, гоняя быстро тающую ледышку по зубам.

Никифор развел руками.

— Сам подумай, Андрей. Постоялый двор у меня хоть и хороший, но сюда часто заезжает всякий сброд. А она с такой внешностью, как мед для пчел. Только слетаются на нее далеко не пчелы. Годных людей, вроде тебя, тут бывает мало.

— Это как вы поняли, что я годный? — поинтересовался я, все еще поглядывая на Катю, которая самозабвенно поет и не видит, как за дальним столом двое кочевников смотрят на нее голодными глазами.