Не совсем ясно, что Джефферсон и Мэдисон, которые были архитекторами эмбарго, продумали его последствия. Хотя Мэдисон с большим энтузиазмом поддержал эту меру, Джефферсон, безусловно, разделял веру республиканцев в то, что почти все предпочтительнее войны, особенно если эта война должна вестись против сильного и мощного врага, а не против слабой Испании или мелкого берберского государства-изгоя. «Поскольку мы не можем противостоять британцам равной физической силой, — как позже выразился Джефферсон, — мы должны обеспечить её другими средствами» — будь то торпеды для подводных лодок Роберта Фултона или удержание американского экспорта.[1623] Поскольку приказы и указы воюющих сторон ставили нейтральную американскую торговлю в безвыходное положение, он считал, что эмбарго может дать время для дипломатического урегулирования.
Вместо того чтобы президент сам объяснил стране и Конгрессу причины столь экстремального поступка, государственный секретарь Мэдисон взял на себя эту задачу в трех анонимных статьях, опубликованных в вашингтонской National Intelligencer, проадминистративной газете, через несколько дней после введения эмбарго. Эмбарго, писал Мэдисон, было «мерой мира и предосторожности», без «тени предлога, чтобы сделать его причиной войны». Это была своего рода проверка республиканского характера Америки в мире враждебных монархий. «Пусть этот пример научит мир, что наша твердость равна нашей умеренности; что, прибегнув к мере, справедливой самой по себе и адекватной её цели, мы не уклонимся от жертв, которых честь и благо нашей нации требуют от добродетельных и верных граждан». Опираясь на своё республиканское понимание контраста политических экономик Америки и Британии, Мэдисон утверждал, что, хотя эмбарго лишит американцев некоторых «излишеств» британского производства, британцы «почувствуют недостаток в предметах первой необходимости». Америка была благословлена. Ей не пришлось выбирать, как другим пострадавшим странам, «между изящной покорностью и войной». С помощью эмбарго благосклонное провидение предоставило Америке «счастливое средство избежать и того, и другого». Этот эксперимент может даже привести к созданию торгового мира, о котором американцы мечтали со времен типового договора 1776 года. «Эмбарго, — сказал Мэдисон, — в то время как оно защищает наши основные ресурсы, будет иметь побочный эффект, заставляя все нации быть заинтересованными в изменении системы, которая вытеснила нашу торговлю за океан». Другими словами, Мэдисон, по-видимому, рассматривал эмбарго как возможность начать осуществление просвещенной мечты о преобразовании характера международных отношений.[1624]
Хотя Джефферсон со временем стал разделять грандиозное видение Мэдисона, вначале он рассматривал эмбарго не более чем оборонительное средство для предотвращения захвата американских кораблей, грузов и моряков. «Главные цели эмбарго, — сказал он губернатору Виргинии в марте 1808 года, — это уберечь наши корабли и моряков от опасности».[1625] Он считал, что эмбарго на определенный срок — «меньшее зло, чем война. Но через некоторое время оно перестанет быть таковым».[1626] Тем временем, однако, он полагал, что прекращение американской торговли может оказать давление на две воюющие стороны, Великобританию и Францию, чтобы договориться об «отказе от неприятных декретов». Соединенные Штаты будут готовиться к войне с той страной, которая откажется снять ограничения на американскую торговлю — хотя Джефферсон и Мэдисон прекрасно понимали, что эмбарго вредит Британии больше, чем Франции, и что именно с Британией они будут воевать, если Соединенные Штаты вступят в войну.[1627] Чтобы подготовиться к такой возможности войны, Конгресс выделил 4 миллиона долларов на восемь новых полков для армии США, доведя её численность до десяти тысяч человек, новое оружие для ополчения, 188 дополнительных канонерских лодок и укрепление портов.
Это наращивание военной мощи создало болезненные проблемы для конгрессменов-республиканцев, которые поклялись никогда не голосовать за увеличение армии в мирное время. Джон Рэндольф призывал повременить и высмеивал своих коллег за их непоследовательность и противоречия. «У нас достаточно военно-морского флота, чтобы заманить нас в ловушку войны», — шутил он, — «чтобы втянуть нас в трудности, но не провести через них». Правительство строило канонерские лодки для защиты гаваней и возводило в гаванях форты для защиты канонерских лодок. Восемь новых полков, казалось, не имели никакой цели — кроме как «повод для введения налогов, которые разоряли тех, кто их вводил в общественном мнении». Если ожидалась война, то, по словам Рэндольфа, эмбарго вообще не имело смысла. Оно якобы предназначалось для мира, «по крайней мере, именно такие аргументы приводились в его пользу — что оно избавит от всех расходов на армии; что ежегодные миллионы, которые в противном случае пришлось бы выбрасывать на армии, будут сэкономлены; что нам следует держаться поближе друг к другу, и никакой опасности не будет». Эмбарго, которое Рэндольф называл великой американской черепахой, втягивающей голову, системой «выхода из любого соревнования, ухода с арены, полета из ямы», было, по его словам, совершенно несовместимо с наращиванием войск и строительством флотов. «Если ожидается война, вы должны поднять эмбарго, вооружить свои торговые суда и бороться за торговлю и доходы так хорошо, как только можете».[1628]
В итоге давние опасения республиканцев по поводу постоянных армий и милитаризованного правительства привели к тому, что они назвали свою меру «актом о создании на время дополнительных вооруженных сил».[1629] На самом деле этот акт был больше, чем многие республиканцы хотели или ожидали. Конечно, принять закон — это одно, а реализовать его — совсем другое, и за время президентства Джефферсона армия так и не достигла утвержденной численности. Как следствие, британское правительство вряд ли могло проникнуться большим уважением к той военной силе, которую собирали американцы.
В то же время Конгресс принимал законы, закрывающие лазейки в эмбарго, в том числе требовал залог от судов, участвующих в каботажной торговле, и запрещал вывозить товары из страны как по суше, так и по морю — что свидетельствовало о том, что эта политика становилась чем-то большим, чем оборонительное средство для защиты захвата судов и моряков. Система дала течь повсюду, но особенно на границах с Канадой в районе Мэна и озера Шамплейн. В итоге министерство финансов Галлатина, которое управляло эмбарго, получило право использовать вооруженные корабли для обыска и задержания судов, подозреваемых в нарушении эмбарго, особенно тех, которые занимались прибрежной торговлей. Ранее существовавшие льготы были отменены, требовались новые лицензии и облигации, а суда, получившие лицензию, должны были грузиться под надзором чиновников налогового управления. В период своего расцвета британская навигационная система, регулировавшая торговлю колоний XVIII века, никогда не была столь обременительной.
В конце концов Джефферсону пришлось объявить пограничный район Канады и Нью-Йорка мятежным, и он приказал всем гражданским и военным офицерам подавить мятежников. «Я считаю столь важным подавить эти дерзкие действия и заставить преступников почувствовать последствия того, что люди осмелились силой противостоять закону, — сказал он губернатору Нью-Йорка, — что для достижения этой цели не следует жалеть никаких усилий».[1630] Гамильтон не смог бы выразиться лучше. Используя вооруженную силу для обеспечения соблюдения эмбарго, в том числе посылая часть регулярной армии, Джефферсон нарушал все свои убеждения о минимальном правительстве. То, что он так поступил, говорит о том, насколько важным стало для него эмбарго в тот период, который он назвал «веком несчастий, которому история народов не знает аналогов».[1631]
