Однако по современным европейским меркам штат штаб-квартиры казначейства был мизерным и отличался республиканской простотой. Французский посетитель офиса казначейства в 1794 году был поражен, обнаружив, что секретарь обслуживается только одним грубо одетым слугой, сидящим за простым сосновым столом, покрытым зелёным сукном, его записи лежат на самодельных дощатых полках, в «министерском офисе», обстановка которого не могла стоить больше десяти долларов — везде «спартанские обычаи».[275]

Став министром финансов, Гамильтон вознамерился сделать для американских финансов то, что в начале XVIII века сделало английское монархическое правительство, заложив основу для стабильности и торгового господства Англии. Хотя Гамильтон отрицал свою принадлежность к монархистам, Гувернер Моррис позже вспоминал, что Гамильтон «по принципу был противником республиканского и приверженцем монархического правительства».[276] Во время своей пятичасовой речи на Конституционном конвенте Гамильтон заявил, что британское правительство — «лучшее в мире» и что «он сильно сомневается, что в Америке будет действовать что-либо, отличное от него».[277] Как бы ни менялись его настроения между монархией и республиканством, монархическое правительство Англии, безусловно, было образцом для его финансовой программы в 1790-х гг. Как никто другой из американцев, он рассматривал опыт Англии XVIII в. как предметный урок для США и намеренно стремился повторить великие достижения Англии в области политической экономии и государственной политики.

К восемнадцатому веку Англия вышла из хаоса и гражданских войн семнадцатого столетия, в результате которых был убит один король и свергнут другой, и стала доминирующей политической и торговой державой в мире. То, что этот маленький остров на северной окраине Европы с населением, составляющим треть населения континентальной Франции, смог создать величайшую и богатейшую империю со времен падения Рима, стало чудом эпохи. Английское «военно-фискальное» государство XVIII века, по меткому выражению историка Джона Брюэра, могло мобилизовать богатство и вести войну так, как ни одно другое государство в истории. Его централизованное управление опиралось на бюрократическую способность приобретать и использовать знания, и оно развило необычайную способность облагать налогами и брать взаймы у своих подданных, не приводя их к обнищанию.[278]

Гамильтон считал, что секрет успеха Англии заключался в её системе накопительного долга, банковской структуре и рынке государственных ценных бумаг. Пытаясь повторить английский опыт, Гамильтон шёл наперекор нескольким поколениям ожесточенной интеллектуальной оппозиции коммерциализации британского общества и коррупции в британской политике. Большинство английских писателей того века — будь то знаменитые сатирики тори, такие как Александр Поуп и Джонатан Свифт, или малоизвестные радикальные публицисты виги, такие как Джон Тренчард и Томас Гордон, — выражали глубокую враждебность к большим социальным, экономическим и политическим изменениям, происходившим в Англии XVIII века. Эти критики считали, что всеобщая коммерциализация английской жизни, включая рост торговых компаний, банков, фондовых рынков, спекулянтов и новых состоятельных людей, подорвала традиционные ценности и грозила Англии разорением. Монархия и её приспешники использовали покровительство, государственный долг и Банк Англии для развращения общества, включая Палату общин, и для создания исполнительной бюрократии за счет народных свобод, обычно для ведения войны. Перед лицом этих пугающих событий как радикальные виги, так и отстраненные тори выступали за так называемую «деревенскую» оппозицию обману и роскоши «двора», окружавшего монарха. Некоторые из этих реформаторов были настолько радикальны, что их обвиняли в республиканских настроениях. Радикальные виги призывали к расширению избирательного права, большей свободе прессы, большей свободе вероисповедания, большему представительству в парламенте и значительному сокращению раздутой власти короны, включая её постоянную армию. Другими словами, эти «деревенские виги» выступали против тех самых военно-финансовых институтов и программ, которые сделали Великобританию самой могущественной нацией в мире.

Американцы были хорошо знакомы с этими радикальными идеями вигов и «деревенской оппозиции» и фактически использовали их для объяснения своего отделения от коррумпированной и деспотичной Великобритании в 1770-х годах.[279] Поэтому любая попытка последовать примеру Англии должна была вызвать у многих американцев беспокойство.

Гамильтон был чрезвычайно уверен в своих знаниях в области торговли и финансов, и он изложил свою финансовую программу вопреки критической либертарианской и антикапиталистической литературе. Он отвергал идею о том, что для стабильности правительства необходимо, чтобы в нём были представлены различные интересы и занятия людей. По его мнению, «доверие народа будет легко завоевано хорошей администрацией».[280] В свете неопытности американцев XVIII века в вопросах позитивной государственной власти его программа была поистине захватывающей. Гамильтон разработал свою замечательную программу в серии из четырех докладов Конгрессу в 1790–1791 годах: о кредите (включая пошлины и налоги), о национальном банке, о монетном дворе и о мануфактурах. Эти доклады, мощно написанные и аргументированные, утвердили Гамильтона как одного из величайших государственных деятелей своей эпохи.[281]

Однако подготовка этих впечатляющих отчетов — это одно, а их реализация перед лицом широко распространенного и глубоко укоренившегося в стране оппозиционного мышления вигов — совсем другое.

21 сентября 1789 года, через десять дней после назначения Гамильтона секретарем казначейства, Палата представителей, заявив, что «адекватное обеспечение государственного кредита» является «вопросом высокой важности для национальной чести и процветания», поручила секретарю казначейства «подготовить план для этой цели».[282] Гамильтон был более чем готов. Задолго до того, как он стал секретарем казначейства, Гамильтон думал о проблеме долга в 79 миллионов долларов, образовавшегося после Революционной войны. В 1790 году сумма долга перед иностранцами — французским и испанским правительствами и голландскими банкирами — составляла около 12 миллионов долларов, включая задолженность по процентам, и её легко было подсчитать. Внутренний долг, то есть долг штатов и федерального правительства перед своими гражданами, был совсем другим. Он состоял из запутанного набора векселей, нот и сертификатов, выпущенных различными ведомствами как Конфедерации, так и правительств штатов. Из общего объема внутреннего долга около 42 миллионов долларов приходилось на федеральное правительство; на правительства различных штатов приходилось примерно 25 миллионов долларов.

Гамильтону предстояло распутать эту массу долгов и разработать план их погашения. Он сделал это в докладе о государственном кредите, состоящем из сорока тысяч слов и представленном в Конгресс 14 января 1790 года, через пять месяцев после вступления в должность.

Гамильтон не сомневался, что внешний долг должен быть выплачен полностью, и все американские лидеры были с ним согласны. А вот с выплатой внутреннего долга дело обстояло не так просто. Перед ним стояли различные варианты. Возможно, внутренний долг можно было уменьшить, или отказаться от некоторой его части, или, по крайней мере, провести различие между первоначальными и нынешними держателями государственных ценных бумаг. В конце концов, в 1780-х годах большая часть долга была скуплена спекулянтами за бесценок; и многие из этих спекулянтов не надеялись, что долг и проценты будут выплачены в полном объеме и в специях. Но Гамильтон считал, что любая попытка отказаться от долга или провести дискриминацию между его первоначальными и нынешними держателями будет не только несправедливой по отношению к тем, кто рискнул приобрести эти ценные бумаги, но и губительной для чести и кредитоспособности нации. Только выплатив свои долги в полном объеме, новое правительство могло бы заверить будущих кредиторов в своей способности выполнить свои обязательства. Кроме того, Гамильтон не возражал против того, чтобы государственный долг был сосредоточен в руках нескольких состоятельных людей, поскольку надеялся использовать долг в качестве источника экономической производительности для нации.