Вероятно, ни одна концепция федералистов в 1790-х годах не казалась республиканцам более угрожающей по своим последствиям, чем идея о том, что в федеральных судах действует общий закон о преступлениях. Общее право, как отмечали республиканцы, «было полной системой для управления всеми делами страны. Оно …касалось всех вещей, для которых необходимы законы». По словам Мэдисона, юрисдикция общего права в отношении преступлений «наделила бы судебный департамент полномочиями, которые мало чем уступают законодательной власти». Если федеральные суды смогут использовать «обширный и многообразный» свод общего права для контроля над поведением американцев, то, заключил Мэдисон в своём знаменитом докладе собранию Виргинии в январе 1800 года, одни только суды смогут «по-новому смоделировать всю политическую ткань страны».[1038]
Хотя федеральные судьи отрицали, что они заново моделируют всю политическую ткань страны, они все же пытались использовать общее право для расширения национальной власти различными способами. Во время процессов над мятежниками в ходе восстаний Виски и Фриза федеральные суды использовали федеральное общее право для обоснования того, что федеральное правительство должно судить и наказывать мятежников за нарушение законов и практики штатов. «Хотя в обычных случаях было бы хорошо согласовывать нашу практику с практикой штата, — заявил окружной судья Ричард Питерс на процессе по делу мятежников Виски, — судебная власть Соединенных Штатов не должна быть скована и контролируема в своей деятельности строгим следованием нормам и практике штата».[1039]
Когда некоторые федералисты стали утверждать, что федеральные суды могут использовать общее уголовное право для наказания за клевету даже без закона о мятеже, республиканцы пришли в настоящую тревогу. Утверждение о том, что федеральная судебная власть может использовать общее право для наказания за преступления, заявил Джефферсон в 1799 году, было «самой грозной» доктриной, которую когда-либо выдвигали федералисты. Он сказал Эдмунду Рэндольфу, что все, что сделали монократы и аристократы-федералисты для тирании народа — создание Банка, договор Джея, даже Акт о подстрекательстве 1798 года — это «одинокие, незначительные робкие вещи по сравнению с дерзкой, наглой и огульной претензией на систему права для США без принятия их законодательным органом и настолько бесконечно превышающей их власть, чтобы принять её».[1040] Если федералистам удастся установить эту доктрину, Джефферсон считал, что суды штатов окажутся не у дел. По его мнению, не может быть закона, который существовал бы помимо народной воли нации. А поскольку эта воля никогда не устанавливала общего права для Соединенных Штатов, да и вообще не имела права делать это при таком ограниченном правительстве, федеральное правительство не содержало такого общего права.[1041]
НЕ БЕЗ ОСНОВАНИЙ республиканцы Джефферсона к 1800 году убедились, что национальная судебная система стала не более чем агентом для продвижения дела федералистов. Некоторые федералисты в 1798–1799 годах полагали, что армия может быть использована для подавления штатов, но более проницательные федералисты знали лучше. «В этой стране невозможно сделать армию двигателем правительства», — сказал Фишеру Эймсу министр финансов Оливер Уолкотт-младший в декабре 1799 года; «нет иного способа борьбы с оппозицией штатов, кроме эффективной и расширенной организации судей, магистратов и других гражданских учреждений».[1042]
Казалось, ничто не могло заставить федералистов задуматься о контроле над судебной системой — даже избрание республиканцев на пост президента и в Конгресс в 1800 году; более того, результаты выборов только усилили отчаянное стремление федералистов удержать власть над судами. Если свободное правительство не может терпеть постоянную армию, чтобы держать себя в руках, то, говорили федералисты, единственное, что остается, — это «твёрдая, независимая и обширная судебная власть».[1043]
Хотя федералисты проиграли выборы поздней осенью 1800 года, новая республиканская администрация вступила в должность только в марте 1801 года, а новый состав Конгресса был сформирован только в декабре 1801 года (этот срок не менялся до тех пор, пока принятая в 1933 году Двадцатая поправка не отменила проведение сессии Конгресса с декабря по март в отложенном режиме). В феврале 1801 года, менее чем за три недели до истечения срока полномочий, Конгресс, находящийся под контролем федералистов, принял новый судебный акт, который был призван ещё больше консолидировать национальную судебную власть. Закон устранил обязанность окружных судов для судей Верховного суда, создав шесть новых окружных судов с шестнадцатью новыми судьями. Он расширил первоначальную юрисдикцию окружных судов, особенно в делах, связанных с правами собственности на землю, и обеспечил более легкую передачу судебных дел из судов штатов в федеральные суды. В нём также признавалось, что в федеральных судах действуют нормы общего права о преступлениях. Исходя из предположения, что работа Верховного суда будет сокращена, конгресс федералистов сократил число членов суда с шести до пяти судей при появлении следующей вакансии. Это означало, что Джефферсон не сможет назначить судью Верховного суда до появления двух вакансий.[1044]
В довершение ко всему Джон Адамс, прежде чем уступить президентское кресло Джефферсону, назначил ряд судей-федералистов во вновь расширенную федеральную судебную систему, в том числе действующего государственного секретаря Джона Маршалла на пост главного судьи Соединенных Штатов. Акт также предусматривал многочисленные должности клерков, маршалов, адвокатов и мировых судей, на которые быстро назначались достойные федералисты. Поскольку Адамс подписал комиссии по многим из этих назначений накануне инаугурации Джефферсона, новых назначенцев-федералистов прозвали «полуночными судьями».[1045]
Хотя федералисты уже некоторое время рассматривали возможность реформирования судебной системы, эта акция, предпринятая в последнюю минуту, выглядела отчаянной и направленной на то, чтобы увековечить своё дело вопреки воле народа. Некоторые федералисты признавали это. Поскольку после победы республиканцев федералистам «предстоит пережить сильный шторм с неблагоприятным ветром, — объяснял Гувернер Моррис, — можно ли их винить за то, что они бросили много якорей, чтобы удержать свой корабль во время шторма?»[1046]
КОГДА РЕСПУБЛИКАНЦЫ захватили выборные ветви власти в 1801 году, было неизбежно, что они обратят своё внимание на судебную систему. Джефферсон считал, что федералисты «отступили в судебную систему как в оплот… и из этой батареи должны быть выбиты и стерты все произведения республиканизма».[1047] Поэтому для завершения республиканской «революции», как сказал Джефферсону конгрессмен от Виргинии Уильям Бранч Джайлс, «враг» должен быть выбит из «этой сильной крепости».[1048]
Для самых крайних республиканцев, таких как Джайлс, было возмутительно и антиреспубликански то, что федеральные судьи оставались свободными от народного контроля в соответствии с некой «неправильно примененной идеей „независимости“». Эти ревностные демократы-республиканцы были бы удовлетворены ничем иным, как «абсолютной отменой всей судебной системы, прекращением деятельности нынешних должностных лиц и созданием новой системы».[1049] Но Джефферсон был более осторожен. Понимая, что среди республиканцев есть много тех, кто ценит независимую судебную систему, и даже те, кому нравятся особенности нового федерального судебного акта 1801 года, он поначалу действовал медленно. Он понимал, что отстранение судей-федералистов создаст проблемы. Поскольку их пожизненные назначения носили «характер фригольда», «трудно, — говорил он, — отменить то, что сделано». Но, по крайней мере, он мог бы назначить республиканцев на должности других важных сотрудников судов, которые служили по воле президента — окружных прокуроров США, которые вели государственные дела, и маршалов, которые отбирали присяжных и исполняли приговоры судов. Эти чиновники стали бы «единственным щитом», защищающим народ от судей-федералистов.[1050]
