Затем Трумэн потребовал отставки Уоллеса и заменил его Гарриманом. Но этот эпизод нанес ущерб ему и его администрации. Бирнсу и другим, в том числе союзникам Америки, он казался колеблющимся. Уоллесу и многим представителям прессы он показался нечестным, пытаясь утверждать (неточно), что не ознакомился с речью заранее. Одно из характерных ехидных суждений о его выступлении было сделано в ответ на вопрос о том, почему Трумэн опоздал на пресс-конференцию в тот день: «Он встал сегодня утром, немного пошатываясь в суставах, и ему трудно засунуть ногу в рот».[302]

Можно утверждать, что этот опыт был очистительным для администрации Трумэна, по крайней мере в долгосрочной перспективе. В конце концов, Трумэн избавился от Уоллеса, чьи страстные взгляды были непримиримы, и мог попытаться сформулировать более единую политику. Когда в декабре он наконец освободил от должности Бирнса, заменив его Маршаллом, такое единство действительно сложилось. Но до этого оставалось ещё несколько месяцев, и Трумэн, избавившись от инакомыслящего, должен был отныне иметь дело со своеобразным мучеником, который в течение следующих двух лет возглавлял силы, выступавшие против сдерживания.

Более того, этот эпизод не привел к пересмотру политики. Через четыре дня после отъезда Уоллеса Трумэн получил от советников, включая Кларка Клиффорда, который к тому времени был его главным помощником в Белом доме, пространный дайджест вариантов внешней политики. Большая часть доклада была умеренной, в ней содержалась надежда на то, что Соединенные Штаты когда-нибудь смогут присоединиться к Советскому Союзу в «системе мирового сотрудничества». Но в нём, как и в «Длинной телеграмме» Кеннана, делался вывод, что Советы укрепляют себя «в рамках подготовки к „неизбежному“ конфликту и… пытаются ослабить и подмять под себя своих потенциальных противников всеми доступными им средствами. Пока эти люди придерживаются подобных убеждений, крайне опасно делать вывод, что надежда на международный мир кроется только в „согласии“, „взаимопонимании“ или „солидарности“ с Советским Союзом». В докладе содержался призыв к Соединенным Штатам развивать мощное военное присутствие и «сдерживать» Советский Союз. Вооружившись таким докладом, Трумэн мог бы использовать его для того, чтобы добиться увеличения военных ассигнований. Но он этого не сделал, поскольку все ещё не знал, как поступить. Он приказал убрать все копии в сейф Белого дома, где они и оставались до конца его правления.[303]

В ИСТОРИИ НЕРЕДКО случается, что страны решаются на смелые шаги только тогда, когда их вынуждают внешние события. Так случилось и с администрацией Трумэна в начале 1947 года, когда Великобритания сообщила, что у неё больше нет ресурсов для поддержания политической стабильности в Греции и Турции — регионах, которые британцы до тех пор считали частью своей сферы интересов. Призрак растущего коммунистического влияния, если не контроля, в восточном Средиземноморье внезапно возник перед американскими чиновниками. Худшие сценарии включали в себя падение прозападной монархии Греции, в то время охваченной гражданской войной с коммунистическими повстанцами; возобновление советского давления на Турцию, ключевой буфер для Греции и ворота на Ближний Восток; и даже, возможно, советское господство над Ираном и окружающими его богатыми нефтью странами. В то время Западная Европа, с трудом восстанавливающаяся после Второй мировой войны, получала 75% своей нефти из этого региона.[304]

Теперь уже более слаженная команда советников Трумэна по внешней политике во главе с министром Маршаллом и заместителем министра Ачесоном быстро определила, что Соединенные Штаты должны встать на место Великобритании и предоставить военную помощь Греции и Турции. Но администрация беспокоилась о Конгрессе. В Сенате, где ожидалась основная борьба, ключевым демократом был Коннелли, занимавший место в Комитете по международным отношениям. Хотя Коннелли в целом поддерживал политику администрации, он не был абсолютно спокойным человеком. Он обладал манерами и привычками старой школы, включая широкополую чёрную шляпу, галстук-шнурок и чёрный пиджак больших размеров. Его белые волосы завивались над воротником. Хотя у него было чувство юмора, он упивался лестью и был легко карикатурен. Некоторые считали, что сенатор Дроссельботтом карикатуриста Эла Кэппа был создан по его образу и подобию.[305]

Гораздо более серьёзной проблемой было отношение республиканцев, которые на выборах 1946 года получили большинство в обеих палатах. В результате Артур Ванденберг из Мичигана возглавил Комитет по международным отношениям. Ванденберг, сенатор с 1928 года, до Второй мировой войны был убежденным противником интервенции. Война изменила его мнение, и после 1945 года он поддерживал большую часть внешней политики администрации. Но и с Ванденбергом было нелегко иметь дело. Тщеславный и напыщенный, он нуждался в лести даже больше, чем Коннелли. Также было совершенно неясно, сможет ли Ванденберг увлечь за собой других республиканцев, включая доминирующую личность в Сенате, Роберта Тафта из Огайо. Многие из этих республиканцев, особенно со Среднего Запада, выступали против значительного расширения американских обязательств в Европе.

Трумэн, понимая, что его ждут неприятности, созвал ключевых лидеров Конгресса на встречу, на которой они выслушали аргументы администрации. Маршалл, серьёзный и величественный, выступил с искренним, но, по-видимому, неубедительным обзором ситуации. Затем Ачесон перешел к действиям, драматично и нарочито витиевато изложив то, что впоследствии стало известно как «теория домино» внешней взаимосвязи. «Мы встретились в Армагеддоне, — начал он:

Выступление Ачесона, очевидно, ошеломило всех присутствующих, в том числе и Ванденберга. Он повернулся к Трумэну и сказал ему, что есть «только один способ получить» то, что он хочет: «Это лично выступить перед Конгрессом и напугать до смерти американский народ».[307]

Это был хороший политический совет, и Трумэн последовал ему. 12 марта он выступил перед Конгрессом и призвал выделить 400 миллионов долларов на военную помощь Греции и Турции. Эту просьбу он обосновал в весьма пространных выражениях:

В частном порядке Трумэн ликовал, что наконец-то решился на смелый поступок. На следующий день он написал своей дочери Маргарет: «Попытка Ленина, Троцкого, Сталина и др. одурачить весь мир и Американскую ассоциацию сумасбродов, представленную… Генри Уоллесом, Клодом Пеппером и актерами и актрисами из безнравственного Гринвич-Виллиджа, — это то же самое, что и так называемые социалистические государства Гитлера и Муссолини. Ваш папаша должен был сказать об этом всему миру на вежливом языке».[309]