Аналогия Трумэна с Гитлером показалась бы многим согражданам того времени вполне логичной. Зачем проливать кровь американцев, чтобы избавить мир от одного диктатора, только для того, чтобы к власти пришёл другой тиран? Аналогия шла ещё дальше, ведь многие люди винили «умиротворение» в 1930-х годах в росте могущества нацистов, приведшем к войне. Это не должно повториться. «Больше никаких Мюнхаузенов» — практически боевой клич встревоженных и обеспокоенных американцев на протяжении всей послевоенной эпохи конфликта с Советским Союзом.
Гнев американцев против советской диктатуры выходил далеко за рамки опасений умиротворения, как бы ни были они велики в 1945 году и в последующие годы. Он также был праведным и страстным. Будучи особо религиозным народом, многие американцы подходили к внешней политике в высшей степени моралистически. И не только потому, что коммунизм исповедовал атеизм, хотя и это имело значение, особенно для католиков и других религиозно набожных граждан. Дело было ещё и в том, что многие американцы так горячо верили в незыблемость своих политических институтов и смысл своей истории. Америка, как говорили пуритане, — это Город на холме, особое место, которое Бог выделил для искупления людей. Из этого следовало, что на Соединенные Штаты возложена Богом данная обязанность — Manifest Destiny, как её называли в XIX веке, — распространять благословения демократии среди угнетенных по всему миру. Сила этого мессианского чувства придавала американской дипломатии времен холодной войны, а также репрессиям против коммунистов внутри страны особую актуальность — фактически апокалиптический тон.[221]
Несмотря на эти источники напряженности, Соединенные Штаты не осмелились занять слишком жесткую позицию в отношении Советского Союза сразу после окончания войны. Администрация Трумэна (и его преемники) считала себя обязанной попустительствовать советскому угнетению Восточной Европы. Миллионы людей там оставались в плену более сорока лет. Тем не менее практически все лидеры американской внешней политики — от администрации Трумэна до 1980-х годов — выражали свой гнев и возмущение тем, что они считали чрезмерным поведением СССР. Все они считали, что нельзя позволять Советам идти дальше. Альтернатива — умиротворение — привела бы к агрессии и Третьей мировой войне.
Ревизионисты выдвигают несколько тезисов в ответ защитникам американской политики.[222] Прежде всего они подчеркивают вполне понятный страх и ненависть, которые русские испытывали по отношению к Германии. В 1914 и в 1941 годах Германия пронеслась по северной Европе, чтобы вторгнуться на их Родину. Вторая мировая война закончилась разрушением 1700 российских городов, 31 000 заводов и 100 000 колхозов. Это были ошеломляющие разрушения, особенно в сравнении с относительно благополучным опытом Соединенных Штатов, на территории которых не было боевых действий. Неудивительно, что Сталин лишил восточную Германию её промышленного потенциала в 1945 году и настаивал на доминировании в Восточной Германии в последующие годы. Неудивительно также, что он настаивал на контроле над своими восточноевропейскими соседями, особенно над Польшей, через ровную и покладистую местность которой нацистские армии прорвались всего четырьмя годами ранее.[223]
Многие ревизионисты подчеркивают ещё три аргумента. Во-первых, Запад мало что мог сделать с советским господством в Восточной Европе: советские войска, во время войны дошедшие до сердца Германии, контролировали этот регион, так же как западные армии контролировали Западную Европу, и их нельзя было вытеснить. Разделение Европы стало ещё одним мощным наследием войны, которое государственные деятели могли бы осуждать, но у «реалистов» должно было хватить ума смириться с этим. Британец Уинстон Черчилль так и поступил в 1944 году, подписав со Сталиным соглашение, уступившее главенствующую роль советским интересам в Болгарии и Румынии. Как у американцев была своя «сфера интересов», включавшая все Западное полушарие, так и русские, часто подвергавшиеся вторжениям, хотели иметь свою.[224]
Многие ревизионисты подчеркивают второй момент: внешняя политика Сталина была более гибкой, чем могли признать антикоммунистически настроенные американцы, как в то время, так и позже. В этом аргументе была доля правды. Жестокий к противникам внутри страны, Сталин был более осторожен, консервативен и оборонялся за рубежом. Отчасти это объяснялось тем, что ему пришлось сосредоточиться на серьёзных экономических и этнических проблемах внутри страны. В 1945 году Сталин все же демобилизовал часть своих вооруженных сил. До 1948 года он попустительствовал коалиционному правительству в Чехословакии. Мятежной Финляндии удалось добиться некоторой автономии. Сталин оказал незначительную помощь коммунистическим повстанцам в Греции, которые в итоге потерпели поражение. Его давление на Иран и Турцию, хотя и пугало правительственных лидеров этих стран, было непостоянным; когда Соединенные Штаты выразили решительный протест в 1946 году, он отступил. Сталин не оказал практически никакой поддержки, ни моральной, ни военной, коммунистическим повстанцам под руководством Мао Цзэдуна в Китае. Вместо этого он официально признал злейшего врага Мао, Чан Кайши. Суммарный итог этой политики говорит о том, что Сталин не придерживался ленинской доктрины всемирной коммунистической революции, если вообще придерживался.
Критики американской жесткой реакции подчеркивают, что политика Соединенных Штатов усилила и без того обостренное чувство незащищенности Сталина. Во время войны Рузвельт отложил открытие второго фронта в Западной Европе до 1944 года, тем самым вынудив русских солдат принять на себя основную тяжесть боевых действий. Вероятно, это было разумное военное решение; более раннее наступление на Нормандию могло бы оказаться губительным для союзных войск. Но задержка усилила и без того глубокие подозрения Сталина. Кроме того, Соединенные Штаты и Великобритания отказались поделиться с Советским Союзом своими научными разработками в области атомного оружия — или даже рассказать о них советскому правительству. Когда европейская война закончилась, администрация Трумэна резко прекратила поставки по ленд-лизу в Советский Союз и отказалась предоставить заем, в котором Сталин остро нуждался. Советским людям, с большим подозрением относящимся к поведению капиталистов, казалось, что Соединенные Штаты объединились с такими странами, как Великобритания и Франция, чтобы создать империю на Западе.
Пытаясь разобраться в этих зачастую гневных спорах об истоках холодной войны, необходимо понять ситуацию, сложившуюся в 1945 году. Это означает возвращение к исходной точке: Вторая мировая война оставила после себя новый и крайне неустроенный мир, который порождал чувство незащищенности со всех сторон. Соединенные Штаты и Советский Союз, безусловно, сильнейшие державы мира, внезапно оказались лицом к лицу. Непохожие идеологически и политически, эти две страны были особенно холодны друг к другу со времен большевистской революции 1917 года, и в 1945 году у них были разные геополитические интересы. Поэтому конфликт между двумя сторонами — холодная война — был неизбежен.
То, что этот конфликт можно было бы вести не так опасно, — правда. Американские лидеры часто нагнетали страхи времен холодной войны, которые были сильно преувеличены, тем самым пугая своих союзников и углубляя разногласия внутри страны. Советские официальные лица тоже часто вели себя вызывающе. Однако можно ли было управлять холодной войной гораздо менее опасно, сомнительно, учитывая зачастую грубую дипломатию Сталина и его преемников и отказ американских политиков отступать от своих грандиозных ожиданий относительно характера послевоенного мира.[225]
