И все же последнее слово остается за критиками деятельности президента. С полным основанием они поднимают вопросы о действиях и бездействии, которые задолго до самого кризиса. Если бы после вторжения в Залив Свиней не последовала операция «Мангуст» и другие крайне угрожающие антикастровские действия, кубинцы, возможно, не стали бы так рьяно искать советской военной помощи. Если бы он уделял больше внимания сбору разведывательной информации, то, возможно, немного раньше узнал бы о значительном наращивании советских сил на острове. Если бы он специально предупредил Советы до сентября 1962 года (возможно, после фиаско в заливе Свиней), чтобы они не привозили на Кубу наступательные ракеты, они, возможно, не осмелились бы этого сделать. Многие из этих американских действий (и бездействий) убедили Кастро и Хрущева в том, что скоро произойдет ещё одно вторжение — на этот раз открыто американское. Это, в свою очередь, их встревожило. Администрация слишком мало задумывалась о том, как американские действия, некоторые из которых (например, «Мангуст») были действительно враждебными, воспринимались недружественными правительствами.[1276]
Кеннеди также можно упрекнуть за его действия в октябре 1962 года. Возмущенный ложью Хрущева, он по понятным причинам стремился одержать дипломатическую победу и при этом унизить советского лидера. Он решил сделать это публично. Если бы он в частном порядке показал советским официальным лицам фотографии с U–2 и попытался договориться — возможно, (как он в итоге и сделал), обменяв ракеты на Кубе на ракеты в Турции, — ему удалось бы добиться напряженного, но не пугающего мир дипломатического урегулирования. В качестве альтернативы он мог бы пригрозить занять такую же жесткую позицию, но сделать это с помощью более тихой дипломатии, что позволило бы Хрущеву отступить в частном порядке. Вместо этого Кеннеди посчитал, что должен встретиться с противником лицом к лицу, если надеется избежать повторных вызовов в будущем, и прибег к помощи телевидения. Это был неуловимый и провокационный подход, который требовал от противника не только уступить, но и принять публичное унижение. Ничто не может быть более рискованным в дипломатии с высокими ставками. Сам Кеннеди заметил: «Если Хрущев захочет ткнуть меня носом в грязь, все будет кончено».[1277]
Сторонники Кеннеди сильно преувеличивают, когда описывают процесс принятия решения, как это делали многие, как холодное и мастерское проявление лучших и самых ярких качеств американского чиновничества. Позже Шлезингер утверждал, что ответ Кеннеди продемонстрировал «сочетание жесткости и сдержанности, воли, нервов и мудрости, настолько блестяще контролируемое, настолько безупречно выверенное, что оно ошеломило весь мир».[1278] Напротив, члены Экскомитета работали неистово и не высыпались. Понятно, что некоторые выходили из себя. Учитывая давление обстоятельств, это были предсказуемые реакции, но они показывают, что Кеннеди и его советники столкнулись с непредвиденной ситуацией, которая требовала импровизации. То, что последовало за этим, не всегда было очень крутым.
Это также не свидетельствовало о высоком мастерстве. Такого мастерства было нелегко достичь в сложных, быстро меняющихся ситуациях, когда значительная часть ключевой информации либо не была известна, либо понималась неправильно. Советники Ex-Comm, например, не понимали, что у Советов на Кубе 42 000 человек, что у Советов может быть тактическое ядерное оружие, готовое открыть огонь по захватчикам, или что решения о пуске ракет могут приниматься советскими командирами на Кубе, а не в Москве. К счастью, люди из Ex-Comm решили отказаться от вторжения или воздушных ударов, которые могли бы вызвать потрясающие контрсилы. Но они сделали это только в последнюю минуту и на основании ошибочных разведданных. Одним словом, им не только повезло, но и хватило ума.
Кеннеди, тем временем, недооценил военный потенциал противника. Ошибочно полагая, что Соединенные Штаты полностью контролируют воздушное пространство, он не давал летать самолетам U–2S и потерял один из них в критический момент переговорного процесса. Только сдержанность президента в тот момент предотвратила серьёзную эскалацию. Тем временем оперативники «Мангуста» продолжали строить отдельные заговоры; недоступные для ЦРУ во время кризиса, они сумели взорвать кубинскую фабрику 8 ноября. Что бы подумал противник, если бы агентам «Мангуста» удалось сделать это в разгар кризиса в конце октября? Подобные загадки говорят о том, как необычайно трудно лицам, принимающим решения — будь то американские или советские — «управлять» крупным кризисом в ядерный век. Чиновники, как тогда, так и позже считавшие, что им это удастся, предавались самодовольному выдаванию желаемого за действительное.[1279]
Вторичные размышления о кризисе постепенно отрезвили и Кеннеди, и Хрущева, которые согласились создать «горячую линию» в 1963 году, чтобы уменьшить вероятность ядерной катастрофы. В июне 1963 года Соединенные Штаты, Советский Союз и Великобритания договорились об ограниченном запрете на ядерные испытания в атмосфере, космосе и под водой. В сентябре Сенат ратифицировал его 80 против 19, а в октябре он был подписан. Договор не сильно повлиял на снижение напряженности, так как подземные испытания продолжались. Расходы на бомбардировщики с ядерными боеголовками, ракеты «Поларис» и «Минитмены» увеличились. Другие потенциально важные ядерные державы, такие как Франция и Китай, отказались присоединиться к договору. Тем не менее, соглашение означало некоторую оттепель в глубокой заморозке советско-американских отношений. В широко известной речи в Американском университете 11 июня Кеннеди зашел так далеко, что предложил переоценить предположения времен холодной войны. «В конечном счете, — сказал он на сайте, — наша самая общая связь заключается в том, что все мы населяем эту маленькую планету. Мы все дышим одним и тем же воздухом. Мы все заботимся о будущем наших детей. И все мы смертны».[1280]
Однако договоренности, достигнутые Кеннеди и Хрущевым по Кубе в конце октября 1962 года, были грубыми и предварительными, и серьёзные разногласия сохранялись даже тогда, когда Кеннеди говорил об общей гуманности. Американским войскам пришлось оставаться в состоянии повышенной боевой готовности до 20 ноября, когда Кастро неохотно согласился на возвращение трех советских бомбардировщиков дальнего действия в Советский Союз. После этого и в дальнейшем большинство из 42 000 советских солдат и техников оставались на Кубе. Кастро никогда не допускал инспекторов на место, тем самым способствуя распространению упорных слухов о сохранении секретных объектов. Он стремился распространить свою революцию в других частях Западного полушария, в частности в Венесуэле, где в ноябре 1963 года был раскрыт заговор, вдохновленный Кубой. В конечном итоге Советы возобновили наращивание военного присутствия на Кубе, установив наступательные истребители-бомбардировщики и начав строительство базы подводных лодок.[1281]
Политика Соединенных Штатов в отношении Кубы оставалась столь же провокационной. Кеннеди отказался изложить своё обещание о невмешательстве в письменном виде, потребовав, чтобы Куба сначала согласилась на проведение инспекций и прекратила «агрессивные действия против любой из стран Западного полушария».[1282] Эта настойчивость оставляла ему — и последующим президентам — возможность начать вторжение. Как бы подтверждая эту возможность, администрация Кеннеди в июне 1963 года возобновила операцию «Мангуст». Только в сентябре 1970 года, во время президентства Никсона, лидеры Соединенных Штатов и Советского Союза (опять же в обход Кастро) достигли полуофициального понимания урегулирования 1962 года. Тогда Никсон заявил, что США не будут вторгаться на Кубу, а Леонид Брежнев, советский лидер, согласился с тем, что Россия прекратит разработку наступательных вооружений на острове. Однако даже такое понимание было тайным обменом между лидерами, а не официальным соглашением. Многие официальные лица в американском правительстве узнали о нём лишь несколько лет спустя. Куба оставалась одним из очагов холодной войны.[1283]
