Во многих отношениях это был снова 1854 год. Вновь избранный президент, обладающий всем тем влиянием, которым обладает новый президент, из-за своих южных симпатий был вынужден поддержать законопроект, который вызывал серьёзные возражения у северных членов его собственной партии. Вновь последовал партийный бунт, который снова привел к ожесточенной политической битве, вошедшей в анналы партийных войн. И снова администрация одержала верх в Сенате, но столкнулась с более длительной и трудной борьбой в Палате представителей. В Палате представителей снова выступал Александр Х. Стивенс из Джорджии, и Бьюкенен рассчитывал, что ему удастся собрать недостающие голоса, как он блестяще преодолел дефицит в двадцать один голос в 1854 году.[570] В очередной раз дорогостоящая борьба нанесла огромный ущерб партии большинства и практически уничтожила администрацию, которая её инициировала.

Наряду с этими сходствами были и два важных различия. Во-первых, Стивен А. Дуглас, ранее возглавлявший в Сенате администрацию, теперь стал лидером оппозиции. Та же неутомимая энергия, та же беспримерная готовность и находчивость в дебатах, которые привели к победе Канзас-Небраску, теперь были направлены на поражение Лекомптона. Если Бьюкенен не мог столкнуться с восстанием южан, выступив против Лекомптона, то Дуглас не мог столкнуться с враждебной реакцией Иллинойса и Севера в целом, если бы поддержал его. Таким образом, Конгресс представил новое зрелище. День за днём Дуглас голосовал на одной стороне с Чейзом, Уэйдом и теми, кто в 1854 году обращался с ним, как с Антихристом. Более странного политического сожительства никто никогда не видел, но в течение некоторого времени всерьез считалось, что Дуглас может стать республиканцем. Некоторые из восточных республиканцев, в особенности восточные, поддержали идею его поддержки и привлечения в партию. Генри Уилсон верил, что Дуглас присоединится к республиканцам, и хвалил его как «имеющего больший вес для нашего дела, чем любые десять человек в стране». Гораций Грили, при всём своём идеализме, теперь заявлял: «Республиканский стандарт слишком высок; нам нужно что-то практичное». Его идея практичности заключалась в том, чтобы поддержать Дугласа на предстоящих выборах в Иллинойсе. Он обратился к Дугласу в Вашингтоне, и его газета «Трибьюн» стала преувеличенно восхвалять Дугласа. До конца жизни он считал, что поддержка Дугласа была бы разумной стратегией республиканцев. В Массачусетсе Натаниэль П. Бэнкс призвал республиканцев Иллинойса «поддержать» Дугласа. В Вашингтоне уже 14 декабря Дуглас обсуждал с Энсоном Берлингеймом и Шуйлером Колфаксом создание новой большой партии для противостояния южным дезунионистам.

Некоторые из более опытных деятелей партии, такие как Сьюард и Лайман Трамбулл, признавали, что их отношения с Дугласом были альянсом, а не союзом. Он выступал против Лекомптона, потому что тот нарушал народный суверенитет; они выступали против него, потому что он разрешал рабство. Они были готовы действовать добросовестно, как временные союзники — и не более того. Но движение в поддержку Дугласа со стороны республиканцев набрало достаточно оборотов, чтобы обеспокоить Авраама Линкольна, которому нужна была надежная поддержка республиканцев, если он хотел успешно бороться с Дугласом на выборах в сенат Иллинойса осенью того года. Линкольн с тревогой написал Трумбуллу, спрашивая: «Что имеет в виду газета New York Tribune, постоянно восхваляя, восхищаясь и превознося Дугласа? Говорит ли она при этом о настроениях республиканцев в Вашингтоне? Пришли ли они к выводу, что республиканское дело в целом может быть лучше продвинуто, если пожертвовать нами здесь, в Иллинойсе? Если да, то мы хотели бы узнать это поскорее; сдача сразу сэкономит нам много труда». Кроме того, партнер Линкольна, Уильям Х. Херндон, совершил поездку на восток, чтобы повидаться с Грили, Бэнксом и самим Дугласом. В долгосрочной перспективе, конечно, из этой временной коалиции ничего не вышло, но она является симптомом того, насколько северные демократы были отчуждены от своих однопартийцев под влиянием разрушительной силы Лекомптонского поединка.[571]

Второе существенное различие между двумя политическими кризисами заключается в том, что в 1854 году победа администрации обошлась чрезвычайно дорого, а в 1858 году администрация, несмотря на огромные усилия, не выиграла вообще. В феврале и марте общественность северных штатов, казалось, все больше ополчалась против Лекомптона. Газеты всех северных штатов осудили его; законодательные органы Нью-Джерси, Род-Айленда и Мичигана приняли резолюции против; Ассамблея Нью-Йорка пригласила недавно уволенного Стэнтона выступить с речью; а законодательное собрание Огайо поручило сенатору Джорджу Пью голосовать против принятия. Губернатор Пенсильвании публично выразил мнение, что народ Канзаса должен иметь возможность отвергнуть конституцию. Резолюции массовых собраний, заседания партийных съездов, голосование на местных выборах — все это свидетельствовало о том, что Север охвачен бунтом.[572] Против этой волны и против боевой мощи Дугласа администрация держалась стойко, оказывая неослабевающее давление в Сенате, пока 23 марта Лекомптон не был принят 33 голосами против 25. Но все знали, что решающее действие будет происходить по другую сторону Капитолия.

В Палате представителей развернулась одна из самых ожесточенных схваток за всю её историю. Здесь северные демократы были гораздо более отзывчивы к руководству Дугласа, чем в Сенате, и блок из девятнадцати-двадцати четырех антилекомповских демократов объединился против администрации. В первых пробных голосованиях по парламентским вопросам они победили, но с таким небольшим перевесом, что опасались окончательного поражения, и 29 марта они предложили проголосовать за Лекомптон, если администрация включит положение о том, что народ Канзаса может изменить свою конституцию в любое время, а не ждать, как того требовал Лекомптон, до 1864 года. В этот момент силы администрации могли бы принять Канзас в соответствии с Лекомптонской конституцией, с пунктом о рабстве и всем остальным, и трудно понять, почему они отвергли эту ослепительную возможность, которая давала им почти всю суть того, за что они боролись.[573] Но, добавив ещё одну ошибку к череде ошибок, они отказались от неё и, делая это, орудовали кнутом и шпорами, чтобы прогнать Лекомптон «голым», по выражению Бьюкенена, «через Палату представителей». Но по мере того как в северных штатах множились признаки недовольства Лекомптоном, их задача усложнялась. Более того, появилась конкурирующая мера. Джон Дж. Криттенден из Кентукки предложил в Сенате законопроект о повторном вынесении конституции Лекомптона на тщательно контролируемое голосование народа Канзаса. Эта попытка провалилась, но 1 апреля, когда лидеры администрации надеялись протащить законопроект Лекомптона и навсегда решить канзасский вопрос, Палата представителей с перевесом в 120 голосов против 112 проголосовала за принятие резолюции Криттендена-Монтгомери (так она теперь называлась) вместо Лекомптона, а затем тем же голосованием провела заменяющую её меру до окончательного принятия.[574]

Сенат и Палата представителей зашли в тупик, и единственной надеждой партийных завсегдатаев оставался конференц-комитет, где можно было бы выработать какие-то коррективы, чтобы спасти лицо администрации. Но теперь разгоряченная оппозиция, стимулированная победой в Палате представителей, отказывалась даже договариваться о конференции с Сенатом, и когда вопрос был поставлен на поименное голосование, администрация выиграла только благодаря голосу спикера, чтобы сломать ничью.[575]

Администрация добилась назначения Уильяма Х. Инглиша из Индианы одним из трех представителей Палаты представителей. Инглиш был представителем округа, настроенного против Лекомптона, но другом администрации. Поэтому он искренне желал полюбовного урегулирования, и члены администрации, включая Стивенса, сделали ему несколько заманчивых предложений. Так родилась схема, которая отправила бы конституцию Лекомптона обратно избирателям Канзаса, но при этом позволила бы избежать открытого принятия принципа повторного представления. Эта схема основывалась на том факте, что Лекомптонская конституция сопровождалась экстраординарным запросом на более чем 23 миллиона акров государственных земель, что в шесть раз превышало обычный размер гранта новым штатам. Замена Криттендена привела бы к сокращению этой суммы примерно до 4 миллионов акров. Почему бы тогда не сократить земельный грант и не вынести на рассмотрение избирателей Канзаса вопрос о том, примут ли они конституцию с таким сокращением или отвергнут её? Для Юга это давало несколько преимуществ. Это позволяло избежать «принципа» прямого повторного представления, которому южане так яростно сопротивлялись, и несколько перегружало альтернативы в пользу рабства, предлагая канзасцам получить статус штата, если они примут рабство, и отказывая им в этом, если они не примут. Кроме того, это гарантировало южанам, что, хотя они, возможно, и получат рабовладельческий штат, они не рискуют сразу же принять свободный штат, поскольку, если Канзас отвергнет это предложение, английская мера предусматривала, что он не сможет снова подать заявку на получение статуса штата, пока перепись населения не покажет, что его население составляет 90 000. Для Севера главным стимулом было то, что это наконец-то даст избирателям Канзаса возможность проголосовать против конституции Лекомптона, одобренной федеральным правительством.[576]