Последовательно преобладающая сила одной секции противостояла преобладающей силе другой, но в каждом случае мера проходила. Это происходило потому, что, как и предполагал Дуглас, существовали небольшие блоки сторонников компромисса, готовые обеспечить баланс сил. В Сенате четыре сенатора голосовали за компромиссную меру каждый раз, а восемь других делали это четыре раза, воздерживаясь в пятом случае; в Палате представителей 28 членов поддержали компромисс пять раз и 35 сделали это четыре раза из пяти.[181]

Эти факты ставят вопрос о том, был ли так называемый Компромисс 1850 года компромиссом вообще. Если компромисс — это соглашение между противниками, по которому каждый из них соглашается на определенные условия, желаемые другим, и если для регистрации согласия секции необходимо большинство голосов, то следует сказать, что Север и Юг не согласились на условия друг друга, и что на самом деле никакого компромисса не было — возможно, перемирие, перемирие, конечно, урегулирование, но не настоящий компромисс. Тем не менее, после четырех лет тупика любое положительное решение казалось большим достижением. Калифорния наконец-то была принята, и Юго-Западу больше не нужно было оставаться неорганизованным. Впервые с 1846 года Конгресс мог собираться, не сталкиваясь с вопросами, которые автоматически приводили к столкновениям между сектами.[182]

После решающих голосований в Палате представителей конгрессмены начали расслабляться, и в последние дни сессии наблюдались сцены большого веселья и ликования. Толпы людей выходили на улицы Вашингтона и пели серенады лидерам компромисса. В одну из славных ночей по миру разнеслась молва, что долг каждого патриота — напиться. До следующего утра многие граждане доказали свой патриотизм, а сенаторы Фут, Дуглас и другие, по сообщениям, страдали от различных неправдоподобных недугов — головных болей, тепловой прострации или чрезмерного употребления фруктов.[183]

Если спросить более века спустя, что именно они праздновали, то невозможно найти категоричный ответ. Отчасти, несомненно, они радовались окончанию самой долгой и трудной сессии, которую когда-либо проводил американский Конгресс. Отчасти они испытывали облегчение от того, что катастрофа, которой они боялись, не произошла, ведь Дэниел Уэбстер был не одинок в своём убеждении, что «если бы генерал Тейлор остался жив, у нас была бы гражданская война».[184] Отчасти они были рады верить, что вечный территориальный вопрос, вечное Уилмотское провизо, вездесущий вопрос о рабстве не будут теперь довлеть над всеми их сделками, и они чувствовали себя так же, как Стивен А. Дуглас, который заявил, что «решил никогда больше не произносить речи по вопросу о рабстве в палатах Конгресса», или как Льюис Касс, который сказал: «Я не верю, что какая-либо партия может быть создана сейчас в связи с этим вопросом о рабстве. Я думаю, что этот вопрос решен в общественном сознании. Я не считаю нужным произносить речи по этому поводу».[185]

Но хотя они могли с некоторой уверенностью праздновать урегулирование, было не совсем ясно, что это за урегулирование. Большинство мер, конечно, выглядели четко сформулированными: принятие Калифорнии, границы Техаса, положения о беглых рабах и положения, касающиеся рабства и работорговли в округе Колумбия, были достаточно очевидны. Но, за исключением Калифорнии, эти вопросы не представляли собой серьёзных проблем. Большой проблемой, центральным вопросом, был вопрос о рабстве на территориях. Что же предприняло поселение в связи с этим?

Ответ, конечно же, заключался в том, что Нью-Мексико и Юта были организованы как территории без каких-либо ограничений на рабство. Очевидно, что здесь не было Провизо Уилмота; столь же очевидно, что не было и географической границы. Но означало ли это принятие южной доктрины об обязательном конституционном распространении рабства или подразумевало народный суверенитет в том смысле, что статус рабства оставлялся на усмотрение территориального законодательного органа? Когда «Омнибус» Клея вышел из комитета, он содержал кажущийся ответ на этот вопрос, поскольку конкретно запрещал территориальным законодательным органам принимать какие-либо законы «в отношении африканского рабства». Некоторые северяне надеялись, что это означает, что закон Мексики, запрещавший рабство, останется в силе, но представляется достаточно очевидным, что больше всего выиграл Юг, поскольку этот пункт оставлял ситуацию, при которой Конгресс сам не исключал рабство на территории и не позволял это сделать законодательным органам территории. Но это положение в измененном виде было вычеркнуто до поражения «Омнибуса», причём и Клей, и Дуглас добивались его исключения.[186] Ещё до этого, когда Дуглас представлял законопроекты о территориях в комитете, он сделал весьма многозначительное замечание о том, что в комитете существуют разногласия по некоторым вопросам, в отношении которых каждый член комитета оставляет за собой право высказывать своё собственное мнение и действовать в соответствии с ним. По всей видимости, это означало, что двусмысленность первоначального народного суверенитета Касса все ещё сохранялась, хотя Дуглас лично не прибегал к ней, а Касс перестал это делать.[187] Для них и других северных конгрессменов «невмешательство» Конгресса означало, что законодательный орган территории может исключить рабство из территории, но для южных конгрессменов это означало, что рабство не может быть исключено, по крайней мере до образования штата. Только поддержка обеих этих групп обеспечила тот небольшой перевес, с которым были приняты территориальные законопроекты, и если бы смысл был явным, то меры потерпели бы неудачу. Дуглас, ясно понимая ситуацию, расценил двусмысленность как благотворную и оставил её без внимания. Но вопрос должен был быть как-то решен, и общее осознание этого факта, вероятно, послужило толчком к включению поправок, распространяющих действие Конституции на все территории и предусматривающих возможность обжалования решения о рабстве в Верховном суде. Эти поправки имели двойной эффект: они признавали недействительными местные мексиканские законы, запрещавшие рабство, если такие законы противоречили Конституции, а также предоставляли федеральным судам эффективную юрисдикцию по вопросу о том, может ли законодательный орган территории конституционно ограничивать рабство. Поскольку территориальный вопрос был обойден путем передачи его на рассмотрение судов, урегулирование 1850 года, при всей его кажущейся конкретности, очень напоминало компромисс Клейтона, принятый двумя годами ранее, который, по словам Томаса Корвина, предлагал принять иск вместо закона. Истинный смысл актов 1850 года стал бы очевиден, если бы законодательное собрание территории Нью-Мексико или Юты приняло закон, исключающий рабство, после чего судебный иск, без сомнения, оспорил бы его конституционность. Но поскольку ни одна из территорий не предприняла таких действий, многие историки упустили из виду этот аспект Компромисса.

После принятия мер 1850 года Дуглас вполне мог вернуться в Чикаго и заявить, что соглашение признает «право» народа регулировать «свои внутренние проблемы и внутренние институты своим собственным способом», а Роберт Тумбс, тесно сотрудничавший с лейтенантами Дугласа в Палате представителей, мог вернуться в Джорджию и сказать своим избирателям, что они вновь обрели принцип, который так неразумно выторговали в 1820 году, — право жителей любого штата держать рабов на общих территориях. Ещё до того, как Конгресс закрылся, Салмон П. Чейз уже едко заявил: «Вопрос о рабстве на территориях был обойден. Он не был решен».[188]