Но рабы, явившись сюда, осквернили святость этого места, и теперь придется ждать следующего полнолуния. Так считалось. Не будучи исконной жительницей Эртины и тем более сторонницей старой веры, Лиммена довольно смутно понимала почему, но это как-то было связано с иллиринской кровью в жилах приходящих сюда, а все невольники всегда были чужаками.

Какое же наказание ей для них выбрать? Впрочем, Вильдерину достаточно будет гневного слова и сурового взгляда, чтобы он устыдился и впал в отчаяние, а вот для Айна потребуется что-то более серьезное. Снова плеть? Или длительное заключение? Или и то, и другое? Или пусть ползает на коленях и молит о прощении? Хотя он не станет…

Лиммена вышла из-за деревьев, подняв скрытую до этого лампу повыше, и неторопливым шагом двинулась вперед. Они стояли спиной к ней и за порывами ветра и ночными шорохами не сразу распознали шаги. Вильдерин услышал первый и обернулся.

– Великая!..

Луна сегодня не пряталась за облаками и светила так ярко, что Лиммена хорошо разглядела удивительную смесь изумления, страха и радости на его лице. Может, в другой раз это и заставило бы ее смягчиться, но сейчас она сама была измучена сомнениями, слишком раздражена, голодна и утомлена. Так что в ее голосе прозвучала одна только сталь:

– Как вы посмели явиться сюда и осквернить озеро?

– Повелительница… – начал обернувшийся следом Айн: на его лице она прочитала лишь удивление. – Это все я…

– Молчать.

– Великая, прости, – снова заговорил Вильдэрин, шагнув к ней навстречу, – я был не в себе и…

Она вытянула руку, запрещая ему подходить ближе.

– Избавь меня от своих жалких оправданий! Ты провинился, и я еще решу, как тебя наказать.

Он дернулся, как от удара, но все равно не умолк.

– Великая, накажи, но прежде, молю, выслушай…

– Зачем? Я знаю все, что ты можешь мне сказать, – отрезала она. – И мне это больше не интересно.

Боль и обида, отразившиеся на его лице, заставили царицу пожалеть об этих словах, но забирать их обратно было уже поздно.

– Ступай во дворец и жди там, – произнесла она чуть мягче. – Я завтра решу, как с тобой быть. Ну а ты, – она перевела взгляд на степняка, – так просто не отделаешься.

Вильдэрин так и не двинулся с места и в смятении тоже посмотрел на Айна.

– Ты оглох, раб?!– прикрикнула царица на юношу. – Убирайся во дворец! Сейчас же! Или тебя уволокут силой.

Факел в руках Вильдэрина дрогнул, нижняя губа затряслась, и он прикусил ее, но наконец послушался и, мимолетом сжав плечо Айна, бросился к теряющейся в зарослях тропке.

Отерхейнец шагнул было следом, но Лиммена остановила его.

– Стой! С него, – она кивнула на заросли, где постепенно стихал шорох шагов юноши, – и этого хватит. Но ты, я же сказала, так просто не отделаешься.

Айн молчал. Луна и лампа в руках Лиммены освещали его лицо, и она видела на нем только непонимание, граничащее с разочарованием, и это оказалось неожиданно больно.

– За такой проступок я могла бы казнить тебя или отправить на рудники.

Собственный голос почему-то казался чужим и словно звучащим издалека.

Невольник вырвал ее из этого состояния, спросил холодно:

– Ты решишь это сейчас? Или потом? Если потом, то могу я пока идти?

Царица едва поверила собственным ушам: он правда сказал эти слова и сказал их таким тоном?

– Нет, – выдавила она. – Ты не можешь идти. В древности, если жрец видел здесь чужака, то приносил в жертву хранителям рощи. Знаешь как? Кровью орошал озеро, а плотью кормил зверье и лесных духов. Неподалеку отсюда мои стражники. Что если нам вспомнить старые обычаи? Отдать тебя в дар местным духам?

Аданэй с внезапной ясностью понял: то, что звучало в голосе Лиммены и горело в глазах – не возмущение и не ярость. Это – страсть, болезненная и мучительная. Он уже сталкивался с подобной прежде, и теперь все встало на свои места, сомнения исчезли. Неважно, что она говорит: все угрозы далеки от ее истинных желаний.

Перед взором с настойчивостью замаячил призрак царского венца. Ради этого Аданэй мог предать Вильдэрина. Это стоило мук совести, которые затем последуют, это стоило терзаний и разбитого сердца юноши, это стоило любых жертв.

– Может, мне отдать тебя местным духам? – повторила Лиммена.

– А может, тебе лучше поцеловать меня?

Лиммене показалось, будто на голову обрушилось что-то тяжелое, она даже покачнулась. И занесла руку для удара, но Айн перехватил ее запястье и поцеловал его. И она больше не смогла противиться, вмиг утратив самообладание. Он притянул Лиммену к себе, и прильнул к ее губам, а его ладони скользнули по ее телу.

– Ладно… пусть… – прошептала Лиммена скорее себе, чем ему.

И почему-то, отдаваясь любовному безумию, она забыла и об усталости, и о голоде, и даже о болезни, вдруг почувствовав себя почти бессмертной. Где-то на задворках сознания ютилось понимание, что страсть эта не к добру и ничем хорошим для нее не закончится, но что-то сильнее сознания говорило в ней: «И пусть».

Обратно во дворец они возвращались поодиночке: сначала ушла царица, поцеловав его на прощание, затем Аданэй. Не зная, как будет смотреть в глаза Вильдэрину, когда вернется, он желал верить, что тот уже спит, но не слишком-то на это рассчитывал: вряд ли юноша хотя бы на минуту сомкнул веки.

К его удивлению, когда он подошел к его покоям, то обнаружил, что дверь закрыта на ключ не изнутри, а снаружи. Либо Вильдэрин еще не возвращался, либо вернулся и ушел. Аданэй открыл покои вторым ключом, который изготовили для него еще несколько месяцев назад, и вошел в сумрак помещения. Осветив его, пробежался по всем комнатам, осмотрелся. Покои выглядели так, будто с вечера в них никто не был.

В душе разрасталась тревога: куда он мог исчезнуть? Лиммена сказала ему идти во дворец и, зная юношу, вряд ли бы он ослушался. По крайней мере, не ее, не свою царицу, невзирая на все ее злые слова. Но не могло же с ним что-то случиться по пути? Или все-таки могло?

Рэме! Может быть, он у Рэме!

Аданэй вышел из покоев и бросился вверх по лестнице. Коридорные стражники глянули на него с удивлением, но задерживать не стали. Оказавшись возле комнаты девушки, он тихонько постучал, но когда оттуда не ответили, неистово заколотил, чем вызвал гнев стража-привратника, стоящего у соседних дверей, ведущих в царские палаты. Зато на стук наконец выглянула заспанная Рэме.

– Айн? – со злостью процедила она. – Совсем свихнулся? Чего тебе надо?

– Вильдэрин. Ты видела Вильдэрина этой ночью? – спросил он, уже понимая, что нет, не видела.

Сонливость девушки как рукой сняло.

– Почему ты спрашиваешь? Что с ним? Что ты натворил?

– Да почему сразу я? – огрызнулся он, удивляясь ее догадливости. – Ну ладно – я. Уговорил его пойти к озеру. А потом туда пришла царица. Она сильно на нас разозлилась, прогнала его обратно во дворец. Но в покоях его нет, и выглядят они так, словно он и не возвращался. Может быть… Он может быть у Великой?

– Нет. Она вернулась недавно и одна. – Рэме вдруг прищурилась и прошипела: – А ты когда вернулся, Айн? И откуда?

– Да какая разница? Я хочу понять, где искать Вильдэрина.

– Подожди, – выплюнула она, скрылась в своей комнате и снова вышла, набросив на плечи шерстяную накидку: ночью в коридорах было прохладно. – Идем.

Они вместе прошли по галерее, сходили к статуе юного пленника, возле которой Вильдэрин иногда любил сидеть, спустились на первый этаж и террасу, пробежались по саду – по всем местам, где ему нравилось бывать, – но так нигде и не обнаружили.

В конце концов опять поднялись к его покоям – и за приоткрытой дверью различили движение. Ворвавшись внутрь, они воскликнули почти одновременно:

– Вильдэрин! Хвала богам!

– Где ты был? Я тебя потеряла!

Он посмотрел на них рассеянным взглядом.

– Там, внизу, в общей невольничьей зале.