Из всего увиденного Аданэй понял, что праздник подчеркнуто приватный – никакого церемониала. Иначе царица появилась бы на нем последней, и ее встречали бы со всей торжественностью. Но, похоже, этот вечер и впрямь устраивался, только чтобы доставить ей удовольствие. Никаких ритуалов, никаких советников и чиновников, лишь несколько приближенных вельмож, с которыми, по всей видимости, ей было приятно общаться.

Множество свечей и ламп освещали убранство покоев: тяжелые шторы на окнах, сейчас закрытые, курильницу и благоухающие цветы в огромных вазах, возле которых сидели, тихонько поигрывая, кифаристы; столики, кресла и диваны с подушками.

Аданэй знал, что прежде, чем начнется первый танец, часть светильников надо будет переместить к стене противоположной той, где сейчас сидели царица и вельможи. Он уже заранее облачился в темный балахон, как и четверо других невольников, чтобы сливаться с тенями у стены.

Заметив вошедшего любовника, Лиммена вытянула в его сторону унизанную кольцами руку. Вильдэрин, тут же позабыв о сопровождавшем его слуге и, кажется, вообще обо всем на свете, устремился к царице, припал губами к ее пальцам и уселся у ног вполоборота, положив ладонь ей на колени. Женщина потянулась к нему, поцеловала в висок и погладила по обнаженному плечу.

Аданэй этого не понимал. Он провел в царском дворце Иллирина уже достаточно времени, но до сих пор не мог привыкнуть к здешним нравам. Ему казалось немыслимым и диким, чтобы женщина, пусть даже и царица, так откровенно, на людях, показывала свои отношения с любовником; и чтобы невольник, пусть даже ее любимый, так свободно, с раскованной улыбкой и при всех беседовал с ней и с вельможами поблизости. Отец Аданэя был великим кханом, а он сам наследным кханади, но никогда их наложницы не присутствовали на господских пирах среди гостей – только в спальных покоях.

Постепенно музыка в зале становилась громче, а к кифарам присоединились флейты и тамбурины. Никто не объявлял, что сейчас начнется действо, но по неуловимо изменившейся атмосфере это стало ясно без всяких слов. Аданэй и его напарники уже схватили по две лампы и сидели с ними наготове, шесть танцовщиков и танцовщиц в ярких пурпурных одеяниях стояли поблизости. Среди них Аданэй узнал двух темнокожих сестер-близняшек, которых Ниррас привез во дворец вместе с ним.

Вот музыка смолкла, но лишь для того, чтобы после недолгой паузы начаться вновь. Чарующе и нежно, тихо, будто издалека, заиграли две флейты, затем вступили кифары и вышли танцовщики. За их спинами, поодаль, держась ближе к стене и почти вжимаясь в нее, встали Аданэй и еще четверо невольников в темных балахонах, держа перед собой масляные лампы.

Гибкие, как змеи, танцовщицы извивались в такт музыке, раскачивались, как пламя свечи, и медленно скользили в сильных руках мужчин. Когда же вступили тамбурины и ритм ускорился, то шестеро рассыпались по импровизированной сцене. С лентами в руках, они то взвивались вверх, то падали, и теперь больше напоминали пламя пожара, чем огонь свечи.

Светильники к этому моменту уже переместили и поставили сбоку от них и чуть впереди. И на этом обязанности Аданэя закончились, он мог отсесть к прочим рабам, снять балахон и наслаждаться зрелищем и вином, которое здесь предлагалось даже невольникам. Что он и сделал, напомнив себе, что надо сказать спасибо Рэме, ведь благодаря нескольким минутам легкой работы он и оказался здесь.

После танца уже другие невольники, в тяжелых керамических масках, показывали одну из пугающих легенд о Женщине-Медный-Коготь. В полумраке это действо и правда смотрелась жутковато – фигуры в мрачном облачении, их голоса, сопровождаемые глухими ударами бубнов. Зато в завершении, когда боги прогнали чудовище, прозвучал красивый светлый гимн. Потом было еще несколько танцев и парочка хоровых песен. В одном из хоров поучаствовали Рэме и Вильдэрин – девушка пела, а юноша играл на флейте вместе с другими музыкантами. Когда песня закончилась, он убрал инструмент и отошел от музыкантов, но к месту подле царицы не вернулся, а остался стоять неподалеку.

«Наверное, сейчас будет танцевать свой танец», – подумал Аданэй и не ошибся.

Зазвучала неторопливая музыка, и одновременно с ней юноша шагнул из тени на свет. Мягко ступая босыми ногами, он сделал плавный поворот, изогнул сверкающие браслетами запястья и тонкие пальцы в причудливом жесте и, вместе с тамбуринами ударив стопой об пол, замер в позе изящной и величественной. Веки его были полуприкрыты, на губах блуждала полуулыбка, но в следующий миг он широко распахнул глаза и вскинул брови, как в удивлении. Пружиня ноги и поведя корпусом в сторону, сменил позу. Одновременно сменилось выражение лица: вместо удивления – горе. То бог узнал о гибели названого брата.

Музыка зазвучала громче, темп ускорился, ритм усложнился. Юноша сделал подряд с десяток быстрых поворотов, затем резко взмахнул рукой – как прочертил линию по диагонали, будто отсекая что-то, – и снова замер на несколько мгновений, чуть присев на одной ноге, а вторую согнув в колене и поставив на носок. Во взгляде его, устремленном вслед за рукой вниз и в сторону, пылал гнев. Брови сдвинулись, ноздри раздувались, а грудь заметно вздымалась и опускалась.

До сих пор Аданэй ни разу не видел этого танца полностью, только урывками, да и то не под музыку, а под счет. Да и не особенно всматривался. Теперь же на миг ему почудилось, будто перед ним и впрямь разъяренное божество, а не привычный спокойный Вильдэрин. И, похоже, не одному ему так показалось. Мимолетом глянув на окружающих, он на многих лицах уловил некую зачарованность и прикусил губу от досады.

«И что ж тебе, сукину сыну, все так хорошо удается, за что бы ни брался!» – ругнулся он, мысленно пожелав юноше оступиться, упасть, влететь в стену на множественных поворотах или хотя бы выбиться из ритма.

Однако тот и не думал ошибаться. Напротив, движения его были четкими и быстрыми, когда музыка ускорялась, и становились плавными и мягкими, когда замедлялась. И все это сопровождалось живой мимикой и демонстрацией умопомрачительной гибкости рук и всего тела.

Вот юноша качнулся назад и вбок, через полуприсед перенося вес на правое бедро, и одновременно изобразил, как натягивает тетиву лука. Сделал он это так естественно, будто всю жизнь из него стрелял, еще и один глаз прищурил, словно прицеливаясь. «Спустив тетиву», снова ушел в повороты.

В этот момент позади Вильдэрина появилась, словно из ниоткуда, мужская фигура в черном облачении, отдаленно напоминающем тот балахон, который недавно был на Аданэе. Мужчина неспешно приближался и, хотя он не двигался в такт музыке, сначала казалось, будто это часть танца. Пока полы его хламиды не приподнялись, и под ними не блеснул зажатый в руке серпообразный кинжал. Незнакомцу до Вильдэрина оставалась всего пара-тройка шагов. А потом один взмах, рассекающий горло – и все!

Этого нельзя было допустить.

Аданэй не думал – тело само среагировало, мгновенно приняв решение за него. Молниеносный рывок – и вот он уже за спиной убийцы. В следующий миг подсекает ему ноги и вдавливает лицом в пол, прижав коленом лопатки и выкрутив, заломив руки.

Хрустнул сустав, преступник вскричал и заскулил, а изогнутый, похожий на серп кинжал, звякнув, отлетел Вильдэрину под ноги. Музыка пошла вразнобой и смолкла, и в зале повисла тишина, нарушаемая только стонами. Ненадолго. Почти сразу ее прервали два голоса, прозвучавшие одновременно:

– Айн, ты что творишь? – спросил возмущенный Вильдэрин, бросаясь к нему.

– Это что, так задумано? – с недоумением поинтересовалась царица.

Аданэй посмотрел на ошарашенное лицо юноши, бросил взгляд на лежащий на полу кинжал... на то, что он издалека принял за кинжал. Отлитый, судя по виду, из олова, серп этот имел тупое, скругленное лезвие толщиной едва ли не в полпальца, им никого нельзя было убить, разве что поранить. Щеки Аданэя запылали, и он медленно сполз с несчастного артиста.

– Что на тебя нашло, Айн? – со злостью прошипел Вильдэрин, оттеснив его и помогая пострадавшему сесть. – Как ты, Кестер, в порядке?