– Здравствуй, Вильдэрин. Присаживайся, – сказал он, указывая на скамью у стола.

Невольник опустился на предложенное место с легкой улыбкой, чуть склонив голову и опустив глаза. В том, что юнец уже знал, что ему станут задавать вопросы, и имел представление, о чем они, мужчина не сомневался. Но, безупречно выдрессированный, раб не подал виду, что знает, и терпеливо ждал, пока Ниррас сам заведет беседу.

– Расскажи мне все, что тебе известно о твоем прислужнике Айне, – начал мужчина, стараясь быть вежливым и благожелательным: все-таки мальчишка любимец царицы и потому надо с ним аккуратнее. – Что он тебе рассказывал, на что ты сам обратил внимание? Может, какие-то странности, обмолвки, что-то еще?

– Великая уже спрашивала меня об этом, – все тем же певучим голосом и с той же любезной улыбкой сказал Вильдэрин, – и вряд ли я смогу добавить что-то новое. Но я постараюсь.

Ничего нового, чего советник не слышал бы от царицы, юнец и впрямь не добавил, но Ниррасу это было и не нужно. В конце концов, он и так знал об Айне больше, чем все обитатели дворца вместе взятые. Однако старательно изображал заинтересованность, задавал уточняющие вопросы и делал вид, будто обдумывает ответы.

Когда беседа подошла к концу, Вильдэрин спросил:

– Я верно понимаю, что должен скрывать наш разговор от Айна и вести себя с ним как обычно?

– Уже нет, – махнул рукой Ниррас. – Как сам пожелаешь, можешь и не скрывать. Все равно на днях мы с Великой будем говорить с ним лично, поэтому неважно.

На самом деле советник хотел бы, чтобы Вильдэрин поведал Айну об их беседе, и тот успел бы подготовиться к расспросам царицы. Потому что, Ниррас не сомневался, правительница пожелает первая говорить с отерхейнским невольником.

***

К послеполуденному часу Аданэй уже застелил кровать Вильдэрина и свою, разложил по местам его вещи и украшения, протер пыль с полок и статуэток, соскоблил налипший на подсвечники и канделябры воск. Теперь он собирался перекусить, побродить по саду и отдохнуть, пребывая в твердой уверенности, что раньше вечера юноша не вернется. В последнее время тому взбрело в голову учить сайхратское наречие, и он чуть ли не каждый день посещал учителя – какого-то писаря из Сайхратхи. Аданэй слабо понимал, зачем парню это нужно, учитывая, что вряд ли он когда-нибудь окажется в другой стране. Он и дальше Эртины и царского дворца вряд ли когда-нибудь окажется.

Аданэй уже хотел выйти из покоев, как вдруг дверь отворилась ему навстречу, и на пороге возник Вильдэрин. Не говоря ни слова, прошел вглубь комнаты и не опустился – рухнул на стул у зеркала, порывистым движением вынул из тяжелого узла волос на затылке янтарные шпильки и спицы и отбросил их в сторону. Встряхнул головой, и волосы рассыпались по плечам.

Что-то случилось, понял Аданэй: юноша со вчерашнего дня вел себя странно и был молчаливее обычного. Но допытываться он сейчас не стал, вместо этого приблизился к нему со спины, сгреб со стола шпильки и, убрав в ларец, спросил:

– Ты сегодня собираешься еще куда-нибудь?

Тот покачал головой, и Аданэй по привычке, уже почти безотчетной, наскоро расчесал его волосы и собрал в простой, ничем не украшенный хвост.

Вильдэрин смотрел на него через зеркало не так, как обычно. Слишком внимательно и пристально, будто следя, наблюдая. И вдруг спросил:

– Скажи, Айн, тебе сложно прислуживать мне? Прислуживать рабу? – Он провернул кольцо на пальце, дотронулся до тонкого ошейника и уточнил вопрос: – Это сильно тебя унижает? – тут же сам на него ответил: – Наверняка унижает.

– О чем ты? – спросил Аданэй, плотнее обвязав кожаный шнурок у основания его волос. – Ты ведь уже задавал этот вопрос, еще в первый день знакомства. И я сразу ответил, что ничуть. Почему ты снова спрашиваешь?

Вильдэрин вдруг обернулся так резко, что Аданэй отпрянул. Прищурившись и поджав губы, юноша прошипел:

– Потому что ты мне солгал. О своем прошлом. И боги знают, о чем еще. – Разозленный, он встал и надвинулся на слугу, сверкая глазами. – Кем же ты был, что теперь из-за тебя меня допрашивает советник Ниррас?

Аданэй растерянно сморгнул. Еще ни разу он не видел юношу таким. Случалось, что тот раздражался, возмущался чем-то или вел себя отстраненно. Но чтобы так гневался – ни разу.

Сейчас было неважно, что именно узнал Вильдэрин и каким образом – главное, что ему стало известно: слуга соврал о своем происхождении. Отпираться теперь было бессмысленно, как и оправдываться. Лучше было выдать ему ту полуправду, которую они с Ниррасом и Гилларой придумали еще тогда, в провинции Якидис, и постараться при этом быть убедительным.

Пока Аданэй судорожно соображал, что и как ответить, Вильдэрин смерил его уничижительным взглядом.

– И много у тебя самого было рабов, Айн?

– Достаточно! – отрезал Аданэй, с вызовом посмотрев ему в глаза. – Я не считал.

Юноша не ожидал такого ответа и немного опешил, но быстро пришел в себя.

– И чего же еще я о тебе не знаю? Тебя хотя бы правда зовут Айн?

– Правда. Почти все, что я рассказывал – это правда.

Вильдэрин иронично вскинул брови.

– Предлагаешь поверить тебе еще раз? После того, как ты соврал мне в первый же день?

– А что еще, по-твоему, я мог тогда сделать?! – воскликнул Аданэй, негодующе воздевая руки: он решил, что так лучше, чем лепетать оправдания. – Я тогда даже знать не знал, кто ты вообще такой, что ты за человек! Думаешь, я мог открыть незнакомцу, что был отерхейнским вельможей? Да за мою голову там, в Отерхейне, назначена награда! Откуда мне было знать, что ты не доложишь об этом царице, а она не решит выдать меня кхану в обмен на… да на что угодно!

– Ладно. Это разумно, – согласился Вильдэрин, но тут же добавил: – Однако тебе ничто не мешало признаться мне позже. Но ты этого не сделал.

«А вот теперь время оправдываться», – подумал Аданэй.

– Тут ты прав, – вздохнул он, опуская глаза. – Даже не знаю, почему я этого не сделал… Наверное, просто струсил. Всегда сложно признаваться в собственной лжи, и я опасался, что ты станешь винить меня, вот и… Если сможешь, прости меня за эти опасения, ведь ты никогда не давал мне повода так думать, никогда не обвинял меня. И прости, что скрыл от тебя правду о своем прошлом. Но в основном я тебе не врал. С тех пор как я стал рабом, меня и правда много раз перепродавали и наказывали, ведь я, по их мнению, вел себя слишком нахально. – Аданэй снова поднял взгляд. Юноша стоял, нахмурившись, но слушал внимательно и выглядел куда спокойнее, чем несколько минут назад. – Ты спрашивал, было ли для меня унизительным служить тебе? Да. Поначалу – да. Я постоянно испытывал это чувство. Ровно до того дня, когда меня отравили. Тогда мне показалось, что ты видишь во мне не только бесправного прислужника. Понимаю, что теперь ты можешь мне не поверить, но все-таки знай: с тех пор как я угодил в рабство, знакомство с тобой и это услужение – лучшее, что со мной случилось.

– Ох, Айн, – выдохнул Вильдэрин и отошел от него, отвернулся к окну, тревожным движением теребя серьгу в ухе. – Ты прав, теперь я уже не знаю, могу ли тебе верить. Помнишь, я предупреждал, что если ты обманешь меня или предашь, то я отошлю тебя прочь?

– И ты это сделаешь? Прогонишь? – поспешно спросил Аданэй, обеспокоенный его словами. Он очень не хотел терять его расположение. По многим причинам. Потому что это было попросту невыгодно, потому что окончательно отрезало путь к Лиммене, и потому что он успел по-своему привязаться к Вильдэрину.

– Не знаю пока, – снова вздохнул юноша, поворачиваясь к нему. – Сначала с тобой поговорят царица и советник. А потом… потом видно будет. Но в любом случае, если ты действительно хочешь остаться, то должен все мне рассказать. Сейчас.

Он опустился на скамью и выжидательно, требовательно на него уставился. Аданэй, памятуя слова Вильдэрина, что он не любит, когда над ним нависают, подтянул к себе одну из подушек и уселся на полу напротив него.