– Не знаю. А ты сам как считаешь – следует? – с улыбкой поддразнила она любовника.

Думала, что юноша ответит ей в тон, но он ответил со всей серьезностью:

– Я так люблю тебя, моя Лиммена, моя царица, что одна только мысль, что однажды ты можешь предпочесть мне кого-то еще, сводит меня с ума.

Он смотрел на нее с таким обожанием, и такое трогательное беспокойство читалось на его красивом лице, что царица не удержалась и тыльный стороной ладони медленно провела по щеке юноши, спустилась по шее, пробежалась по ключицам и груди. Он задержал ее руку, поднес к губам и поцеловал раскрытую ладонь, а потом и каждый пальчик.

– Радость моя, – тихо сказала Лиммена, – ну назови хоть одну причину, по которой я могла бы предпочесть тебе кого-то еще и уж тем более твоего слугу? В чем он лучше тебя? Разве он красивее или умнее? Или, может, ласковее, чем ты? Или искуснее в любви?

– Я… не знаю, – пробормотал юноша, и в его взгляде отразилась растерянность. – Это ведь не мне решать, я не могу знать точно, каким меня видишь ты или каким я кажусь окружающим.

Лиммена вздохнула и улыбнулась, очертив большим пальцем его губы.

– Мой прекрасный, мой божественный Вильдэрин, ты как всегда не способен оценить себя по достоинству!

Царица знала, что другим людям ее любовник мог казаться холодным и высокомерным – он в совершенстве владел выражением своего лица и голоса, чтобы создавать такое впечатление, – но с ней он всегда сбрасывал все свои маски и открывал все свои уязвимости. Ей это одновременно и нравилось, и нет. Его душевная чуткость и близость вызывали у нее ответную и очень нежную привязанность, но порою она уставала от его тревожности, от необходимости снова и снова убеждать, что он ей дорог и она не думает менять его на кого-то еще.

Лиммена сняла с головы юноши бисерную заколку со спицей, развязала последнюю ленту, удерживающую хвост, и его волосы упали, рассыпались по плечам и спине. Он коснулся губами ее губ и, приподняв подол платья, щекоча пробежался пальцами по бедру, и опрокинул ее на ложе. Она привлекла его к себе, лаская, а он скользящими движениями стянул с нее легкое, почти невесомое одеяние.

Тени, свечи, стены раскачивались в такт их движениям, а исступленные поцелуи и выпитое вино кружили голову.

Позже, когда они, готовые уснуть, лежали рядом, на Лиммену снова напал кашель. Она содрогалась в мучительном приступе, а Вильдэрин держал ее в объятиях, укачивая, осыпая короткими поцелуями макушку и щеку. Он будто чувствовал ее боль, и он хотел, но ничем не мог ей помочь. Даже когда приступ минул, и Лиммена начала засыпать, он все еще продолжал гладить ее по голове, пока и сам не заснул.

Во сне царицу преследовали зубастые чудища, выползающие из теней, сгустившихся в храме древней богини, а потом чудища эти обратились во всадников, и Лиммена бежала от них, но не могла убежать, ноги не слушались. Впереди выросла гора, такая отвесная, что дальнейший путь был отрезан. Она повернулась и хотела крикнуть, чтобы оставили ее в покое, но не могла исторгнуть из себя ни звука. А воины уже окружили ее, ощетинившись мечами и копьями – то были отерхейнские воины. «Они меня не отпустят», – поняла во сне царица – и проснулась.

– Воины… – пробормотала она, садясь на кровати.

За окном уже посветлело, но солнце еще не поднялось из-за горизонта. Вильдэрин, разметавшись по подушкам, спал и чему-то улыбался во сне.

«Воины, – снова подумала Лиммена, – отерхейнцы. Отерхейнец…»

Ее осенило. Она наконец поняла, что именно смутило ее в прислужнике Вильдэрина, что именно показалось странным.

Лиммена не была воином, но с самого детства в родительском дворце воины были у нее на виду, она на них изрядно насмотрелась. И, видят боги, стремительные движения Айна, когда он набросился на того несчастного танцовщика и скрутил ему руки, были движениями воина. Хотя он утверждал, что родился рабом. Но сожри ее бездна, если отерхейнцы учат своих рабов хоть каким-нибудь воинским искусствам. А значит, Айн солгал о своем прошлом. Значит, когда-то он был свободным. И он был воином. Возможно даже знатным – вот настоящая причина, почему он так хорошо говорит по-иллирински: его обучали. Этим же, вероятно, объяснялось и его вчерашнее негодование из-за Рэме и Уссанги – родившийся вольным господином, он не мог до конца принять свое нынешнее положение и оттого так взъелся на них. Кто же он и почему солгал? – вот вопросы, на которые предстояло ответить.

***

Аданэй возвращался в покои Вильдэрина из прачечной, неся корзину с охапкой выстиранной одежды, и чуть не врезался в спину Рэме, которая, как оказалось, тоже только что зашла в комнату.

– Смотри куда идешь, Айн, – огрызнулась девушка.

Вчера они недобро распрощались, и Аданэй понимал, что она не даст ему об этом забыть.

– Так не стой на пути, – парировал он.

Вильдэрин, сидящий на скамье у окна и нанизывающий на шелковую нить бусины с керамического блюда рядом, покосился на них, но ничего не сказал.

Рэме прошла к зеркалу и положила на стол возле него серебряный браслет, заколку и кольца для волос.

– Вот, друг мой, ты оставил в покоях Великой, – сказала она.

– Спасибо, Рэме, – откликнулся юноша, рассеянным взглядом проследив, как прислужник уносит корзину с одеждой в соседнюю комнату, чтобы там разложить по сундукам.

Когда Аданэй все сделал и вернулся, девушка все еще стояла на прежнем месте, разве что повернулась к зеркалу спиной.

– Скажи мне, Айн, – вдруг обратилась она к нему миролюбивым, мягким голосом, который, впрочем, не ввел Аданэя в заблуждение, – как так вышло, что ты снова не захотел любви ни одной из женщин? Ты ведь ни с кем и не был с тех пор, как здесь появился, верно?

– Я же не обязан отвечать на этот вопрос, да? – пожал он плечами и обогнул ее, чтобы забрать со стола забытые юношей украшения и, протерев их, убрать к остальным.

– Так может, все дело в том, – словно не услышала девушка, – что тебе нравятся мужчины? Тогда нашему Вильдэрину следует быть с тобой поосторожнее.

– Рэме… – предупреждающе проронил юноша.

И снова она будто не услышала:

– Или, что вероятнее, ты просто неспособен. – Она многозначительным взглядом уставилась на его пах. – Как это, должно быть, печально.

– Что по-настоящему печально, – сказал Аданэй, – так это видеть, как ты бесишься оттого, что кто-то тебя отверг.

– Ты же не считаешь…

Ее прервал негромкий властный голос:

– Умолкните. Оба. Я не желаю выслушивать все это в своих покоях.

Аданэй повернул голову к Вильдэрину: тот встал со скамьи и теперь смотрел на них свысока, ледяным взглядом. Давненько Аданэй не видел его таким по отношению к себе. Пожалуй, в последний раз юноша выглядел столь надменным и холодным только в первые дни их знакомства.

– Айн, ступай на кухню и принеси мне кофе, – велел он.

– Но ведь ты даже предыдущий не допил. – Аданэй указал на поднос, где стояла ополовиненная чаша.

Вильдэрин даже не глянул туда.

– Сейчас же.

Аданэй больше не стал спорить и взял поднос, чтобы вернуть вниз недопитый напиток и заменить его новым. Девушка, видя это, ехидно ухмыльнулась, но в следующий миг досталось и ей:

– Рэме, мне нужно, чтобы ты собрала эти бусы. – Вильдэрин протянул ей керамическое блюдо с россыпью аметиста и горного хрусталя, туда же бросил уже начатую им нитку с несколькими бусинами. – Ступай к себе в комнату и займись этим.

– Эй! – воскликнула Рэме с недоуменной улыбкой. – Ты не можешь мне приказывать!

Юноша остался серьезен.

– Могу, – сказал он, сверкнув глазами. – Я не делал этого раньше, но я могу. И ты это прекрасно знаешь.

Несколько мгновений они буравили друг друга взглядами, а Аданэй смотрел на них – он просто не мог сейчас уйти и пропустить это зрелище. Девушка сдалась первая. Отвела глаза и, скривив губы, вздохнула:

– Ну да, знаю. – Приблизившись к Вильдэрину, она забрала из его рук блюдце. – К вечеру сделаю.