Все увиденное, начиная от обветшалого замка, заканчивая внешним видом и состоянием его владелицы, Лиммену успокоило и порадовало. Аззира вышла к ней вялая, едва причесанная и ненакрашенная, с бледным заспанным лицом и пустым взглядом, одетая в невзрачное мешковатое платье и совсем без украшений. Слова приветствий произносила медленно, на одной интонации, будто заучила их, не понимая смысла. Все это не означало неуважения к царице, а говорило, скорее, об углубившемся безумии. Девчонка и раньше была не в себе, но, видимо, одиночество и отдаленность от столичных лекарей усугубили ее болезнь. Что царицу более чем устраивало, ведь Аззира считалась единственной, кто, помимо Латторы, при определенных условиях мог претендовать на трон. Конечно, оставалась еще и Гиллара – эта стервятница, в отличие от своей опустившейся дочери, была по-прежнему опасна, но все-таки слишком стара для престола.

За несколько часов, проведенных у Аззиры, на царицу не раз нападал удушающий кашель, и она подспудно ожидала от племянницы злорадства. Однако та, равнодушная ко всему, словно и не замечала этих приступов.

После не слишком-то изысканной трапезы в не слишком-то приятной зале, Аззира медлительно, без какой-либо интонации произнесла:

– Желает ли Великая остаться на ночь, я велю приготовить покои. – Она говорила так, будто слова давались с трудом, а язык еле ворочался во рту.

Лиммена еще раз окинула взглядом потемневшие от плесени стены пиршественной залы, выщербленный пол, убогую обстановку и, представив, что же творится в других комнатах, покачала головой и поднялась из-за стола.

– Спасибо, родная, но я тороплюсь. Не могла не навестить, раз уж оказалась в этих краях, но сейчас мне пора ехать. – Царица приблизилась к племяннице и коснулась губами ее лба. – Береги себя, милая. И как-нибудь приезжай в Эртину, я буду рада тебя видеть.

Конечно, Лиммена и не думала позволять Аззире появляться в столице, но нужные слова были произнесены, слуги племянницы и ее собственная свита их услышали, а значит, ритуал был соблюден.

Удовлетворившись увиденным в замке, царица уехала к храму прародительницы. Насколько Лиммена знала, племянница тоже имела какое-то отношение к культу вечной богини, но в таком состоянии, скорее всего, просто не могла участвовать в празднестве. По крайней мере, царица ее там не видела.

Когда на небе побледнели звезды, а участники оргии расползлись по окрестным зарослям, верховная и старшие жрицы дали знак, что торжество закончилось, и погасили ритуальный костер, сначала несколько раз обойдя его посолонь.

Попрощавшись, Лиммена наконец осуществила свое желание и, несмотря на жуткую усталость – полночи на ногах – велела подать повозку. Она не собиралась задерживаться в ненавистном дремучем Нарриане ни на день. Лучше отдохнет в особняке градоправителя в богатом портовом городе Аккис – столице процветающей провинции Кирсия, которая граничила с Наррианом, но отличалась от него, как дом богача от рыбацкой лачуги.

***

Пока царица отсутствовала, время в столичном дворце текло спокойно и почти безмятежно. Аданэй не был связан с повелительницей напрямую, но ее отъезд сказался и на нем: работы стало меньше. Вильдэрин реже наряжался – по крайней мере, уже не менял наряды по три раза на дню, а сложные прически, украшенные золотыми шелковыми нитями, сменились собранным на затылке хвостом, небрежно перехваченным лентой. Теперь Аданэю не приходилось так часто бегать в прачечную, к портному и ювелиру. Кроме того, юноша перестал ежедневно посещать купальню и стал менее притязателен в еде. Засел в своих покоях и с утра до вечера переписывал рукопись, которую взял в книгохранилище и настолько увлекся, что временами даже забывал поесть.

– Это Песнь о Лирне-страннике и Владычице пустоши, – пояснил Вильдэрин, как-то раз заметив, что Айн с любопытством наблюдает за его действиями. – Я очень ее люблю! Но во всей Эртине всего два таких свитка, и будет ужасно, если с ними что-то случится.

– Поэтому ты ее переписываешь? – спросил Аданэй, с любопытством глядя, как юноша тончайшей кисточкой, чередуя кармин и золотистую охру, выводит витиеватый заглавный символ на пергаментном листе.

– Поэтому. И еще потому, что мне очень нравится это занятие. Ничуть не меньше, чем играть музыку или танцевать.

– Тогда почему никогда раньше я тебя за ним не видел?

– Так ты и танцующим меня не видел, – отозвался юноша. – Хотя скоро увидишь, я как раз буду учить новый танец.

После возвращения царицы, как успел понять Аданэй, намечался праздник для избранных, на котором собирался танцевать и Вильдэрин. Отрабатывать же свой танец он намеревался здесь же, у себя в покоях, в музыкальной комнате.

– А каллиграфия такое занятие, – продолжил юноша, оборачиваясь и поднимая взгляд на слугу, – которое затягивает меня полностью и требует всего моего внимания и сосредоточения. Желательно, чтобы я мог посвятить этому весь день, и меня не отвлекали иные дела. А подобные дни, сам знаешь, выпадают редко.

– И когда ты успел всему этому научиться? – удивился Аданэй. – И музыке, и танцам, и, – он кивнул на рукопись, – этому. Так помимо всего еще в изящной словесности и скульптуре разбираешься, и боги знают в чем еще!

Вильдэрин пожал плечами.

– Этому обучают всех подходящих невольников из тех, кто попал в царский дворец еще в детстве. Точно так же, как подмастерьев портного учат шить, поварят стряпать, а детей знати владеть оружием. Нас же готовили к тому, чтобы мы радовали взоры, слух и ум господ. Ничего необычного. Но мне повезло: я с самого начала получал удовольствие от обучения, и оно не было мне в тягость. А вот Рэме, например, терпеть не могла занятия каллиграфией. Иниас недолюбливал танцы, зато у него был восхитительный голос... А Камирин… ему вообще-то все удавалось, он был самым блистательным из нас.

– Был? А что с ним случилось?

– Его продали и увезли отсюда еще три года назад… В Эхаскию.

Юноша вздохнул и отвернулся, снова опустив взгляд на незаконченный список рукописи, обмакнул перо в чернила и продолжил выводить своим изящным почерком новые строчки. Аданэй еще немного постоял у него за спиной, глядя, как символы складываются в слова, слова в предложения, а затем отправился искать Рэме. С той ночи он видел ее только мельком и при Вильдэрине, но чтобы исправить свою оплошность, нужно было поговорить наедине.

Выяснив у других рабынь царицы, где ее можно найти, он спустился в нижнюю, невольничью, залу – мужскую ее часть. Там, еще издали, он и заприметил девушку. Она стояла у фонтана, но, увы, снова не одна, а в окружении нескольких рабов, которым, судя по ее жестам и выражению лица, что-то разъясняла или приказывала.

Всю последнюю неделю Рэме беседовала то с невольниками, то с поварами, то даже с кем-то из господ. Усиленно готовила праздник к приезду царицы и оттого не высыпалась и выглядела раздраженной. Не лучшее время, чтобы приставать к ней с неискренними извинениями, но потом может быть поздно.

Аданэй собрался с мыслями и, на ходу приветствуя знакомых невольников, двинулся к девушке. Та заметила его сразу и, прервав свою речь, спросила с недовольством:

– Чего тебе, Айн? Вильдэрину что-то понадобилось?

– Не Вильдэрину. Мне. Хотел с тобой поговорить.

– Говори, – фыркнула она.

– Наедине.

Рэме скептически приподняла бровь, явно не готовая идти ему навстречу. Четверо ее собеседников глянули на них с некоторым интересом.

– Я занята, как видишь.

– Вижу, – улыбнулся Аданэй. – Как и всю эту неделю. И все-таки я решил тебя потревожить.

– Это что, так срочно?

– Очень, – соврал он, надеясь, что любопытство заставит ее выслушать его оправдания.

Так и вышло.

– Ну ладно, – протянула девушка. – Вы пока подумайте, – обратилась она к невольникам рядом, – как это лучше сделать, а вечером расскажете мне. Идем, Айн.

Рэме привела его на террасу, выходящую в сад, и, усевшись на широкое каменное ограждение, подняла взгляд на Аданэя.