Аданэй выслушал его слова в приятном удивлении. Может, слуга Айн наконец-то удостоился его доверия, а может, это место – ночь, озеро, убаюкивающий плеск воды – настроило юношу на воспоминания и разговоры.
– Я тебе верю, но вряд ли способен тебя понять, – покачал Аданэй головой, – ведь моя жизнь проходила совсем иначе, мало что общего.
– Что ж, спасибо за честность.
– Давно ты и царица… – начал Аданэй и умолк, думая, как бы спросить аккуратнее.
Вильдэрин ответил, не дожидаясь, пока он подберет слова:
– Около трех лет.
– Так тебе было всего шестнадцать?
Юноша задумался, подсчитывая.
– Почти семнадцать. Но влюбился я в нее еще раньше, совсем мальчишкой.
Аданэю показалось, будто он ослышался. До сих пор он не думал, что Вильдэрин и правда испытывает к царице любовные чувства. Полагал, будто юноша с ней вместе потому, что, во-первых, она так решила – а кто же в здравом уме станет перечить правительнице? – а во-вторых, это повысило его благополучие, превратив из обычного невольника едва ли не в господина: свои покои, слуги, драгоценности и уровень свободы, недоступный другим рабам. А когда (если) он однажды надоест ей, то наверняка сможет рассчитывать на дальнейшую жизнь в богатстве и праздности где-нибудь в подаренном столичном доме. Ну и помимо прочего, Лиммена была еще и привлекательной женщиной и, самое главное, царицей. Все это, безусловно, делало ее вожделенной для многих мужчин, но все-таки она была вдвое старше юноши. Впрочем, у Аданэя не было уверенности, что Вильдэрин не слукавил. Может, он сказал о своей влюбленности лишь на случай, если его слова дойдут до правительницы.
– Еще раньше? – переспросил Аданэй. – Как это случилось? Если это не тайна, конечно…
К его радости, Вильдэрин был сегодня на удивление словоохотлив и, минуту поразмыслив, ответил.
– Да нет, пожалуй, не тайна… Я рассказывал эту историю Иниасу, да и Рэме тоже о ней знает. Мне лет пятнадцать тогда было, я прислуживал одному из казначеев, человеку вспыльчивому и, что еще хуже, непредсказуемо вспыльчивому. – Вильдэрин запустил камнем в воду и ругнулся. – Терпеть таких не могу. Никогда нельзя было предугадать, что именно его разозлит. Бывало, он снисходительно относился к серьезной провинности, зато в другой день рвал и метал из-за сущей ерунды. В тот день он велел мне принести ему отвар шиповника, а он любил пить его из большой широкой чаши и очень горячим, чтоб почти кипяток. Ну, я и принес. Уже когда открывал дверь в его рабочую комнату, понял, что открывать не стоило: он что-то кому-то очень эмоционально доказывал, но я не успел увидеть кому. В тот же миг, как я вошел, он на меня взъярился. Крикнул: «Ты должен стучать, скотина!» И как ударит по подносу снизу! Поднос подпрыгнул у меня в руках, чаша тоже – и полетела на меня, опрокинулась, отвар брызнул прямо в лицо, в глаза, руки ошпарил. Там, напоминаю, был почти кипяток. Я, понятно, выронил все, завыл от боли, за что получил еще и оплеуху. Да-да, я помню, как говорил тебе, что никогда не знал плети. Это действительно так – плети я не знал. Но оплеухи и подзатыльники знакомы мне не понаслышке.
– Я раньше считал, будто ты жил и взрослел здесь в полной безмятежности. Не думал, что это не всегда было так.
– Конечно, ведь я тебе не рассказывал, а вид у меня довольно изнеженный, чего уж там, – усмехнулся Вильдэрин. – Хотя это немного обманчивое впечатление.
– И что же было дальше?
– Дальше? А вот дальше и случилась – она. Моя царица, – из его груди вырвался тихий вздох, и Аданэй подумал, что, возможно, юноша все-таки не лгал о своей влюбленности. – Сначала я только услышал ее слова, потому что лицо и веки жгло, и я закрыл их руками, будто это могло помочь. Она обращалась к моему господину. Не кричала, даже не повысила голос, но таким холодом обдала, что даже меня в дрожь бросило, хотя отчитывала она другого. Я до сих пор помню ее слова на удивление четко. «И за что же ты его ударил, Харрис? – сказала она таким тоном, знаешь, одновременно вкрадчивым и угрожающим. – Подобная запальчивость – дурное качество для казначея и ведет к убыткам. Дела казны требуют холодной головы, если ты к этому не способен, то тебе здесь не место». Мой господин пытался возразить, что его действия ни разу не нанесли убытка, но царица прервала его. Она спросила: «Разве?» – и подошла ко мне. К этому времени я, конечно, уже видел ее, но боковым зрением – не осмеливался смотреть в упор. Но она подошла, и она легонько приподняла мою голову, и она сама посмотрела мне в глаза. И она повторила: «Разве, Харрис? – Она сказала: – Ты разве не знаешь, как дорого стоят царские рабы? Ты здесь, чтобы сберегать мои богатства, а не лишать меня их. Посмотри, теперь у этого мальчика обожжено лицо. А если шрамы останутся?» Она очень бережно, стараясь не навредить еще сильнее, убрала с моего лица прилипшие пряди волос, а потом заправила их за ухо. Таким легким щекочущим движением, будто перышком коснулась. И она все это время продолжала смотреть на меня, ее глаза находились прямо напротив моих. И вот в этот момент я пропал. Потом она отправила меня к лекарю, и я не знаю, о чем они дальше говорили с Харрисом, но скоро его прогнали из казначеев и из дворца.
– Вот так история! – вырвалось у Аданэя. – Чтобы чиновника выгнали из-за того, что он ударил слугу? Поразительно. Может, ты уже тогда чем-то привлек царицу?
– Что? – Вильдэрин сначала не понял, а поняв, рассмеялся: – А, да нет же, я тут вообще ни при чем! На моем месте мог оказаться любой. Чтоб ты понимал, великая даже не помнит об этом случае. Это только в моей памяти запечатлелось каждое мгновение. Даже когда я ей рассказал – уже потом, когда мы уже были вместе, – она не смогла припомнить ни меня тогдашнего, ни сам этот случай. То есть она, разумеется, помнила, что сняла Харриса с должности из-за многих провинностей и по куче причин. Но его отношение к слуге едва ли было одной из них.
– Все равно… то, как она отнеслась к тебе, достойно восхищения.
– Вот я и восхитился, – улыбнулся Вильдэрин. – С тех пор постоянно старался увидеть ее хоть краем глаза и сам попасться ей на глаза в коридорах дворца. Но великая и не смотрела в мою сторону. Это ужасно меня печалило, хотя и не удивляло: зачем ей было смотреть на мальчишку-подростка?
– Но потом?.. – намекнул Аданэй на продолжение, о котором тоже хотел бы услышать.
Юноша некоторое время глядел на него в веселом удивлении, затем со смехом воскликнул:
– Айн, умерь любопытство! Кажется, я и так рассказал тебе больше, чем следовало.
Аданэй в ответ шутливо изогнул брови.
– Ну, так значит, ты очень хороший рассказчик, раз пробуждаешь у слушателей любопытство. А если серьезно, – он сделал паузу, сменив интонацию с шутливой на задумчивую, – то твоя история довольно необычна, и поэтому так интересно узнать продолжение.
Юноша не перенял серьезного тона.
– Ты не представляешь, о чем просишь, – хохотнул он. – Продолжение слишком смешное и стыдное, я не уверен, что хочу его рассказывать.
– Вот ты сейчас только усугубил мое любопытство, – проворчал Аданэй.
Развеселившийся юноша снова улыбнулся, потом сказал:
– Ладно уж. Помнишь, я говорил, что моей обязанностью было вытирать пыль со скульптур по всему дворцу?
Аданэй кивнул.
– В одной из ниш в левом крыле дворца в самом конце коридора есть статуя танцовщицы. Может, видел? Такая изящная девушка, одна нога на цыпочках, вторая приподнята в движении, и ленты в руках развеваются? Нет? Ладно, неважно. В общем, в то утро у меня было какое-то на диво развеселое настроение. И вот я с тряпкой в руках принялся отплясывать рядом с этой статуей, как если бы мы танцевали вместе. Утро было раннее, а коридор дальний, стражники в нем не стояли, а люди еще не ходили. Так что я не стеснялся. Но ладно бы я только плясал! Так нет, я ж еще и болтать с ней удумал, будто она была живой. Конечно, это я так, для смеха – развлекался, резвился… не знаю... играл, как в детстве. Но изображал беседу со всей убедительностью, как лицедей. Говорил ей всякую нежную чушь, шептал на ухо любовные речи, делал вид, что выслушиваю ответ, а потом сам что-то отвечал. Наконец я предложил ей отправиться вместе странствовать, танцевать на площадях и выйти за меня замуж. И тут услышал за спиной: «Мне кажется, она уже на все согласна». Я обернулся, а там – царица! Проклятье, Айн, я никогда не чувствовал себя так глупо, как тогда! – Вильдэрин со смехом опрокинулся на траву, да и Аданэй не удержался от усмешки, представив эту сцену: юнца, пляшущего и ведущего любовные беседы со статуей. – Сейчас-то, конечно, забавно вспоминать, – продолжил юноша, – но тогда, честное слово, Айн, мне хотелось провалиться сквозь землю! Я столько раз мечтал, что царица обратит на меня внимание, но чтобы таким образом, в такой нелепый момент? Что за невезение, думал я, и что за стыд. Понятно, что кое-как я совладал с собой. Преклонил колено, сказал, как полагается: «Прости меня, Великая, за столь неподобающее поведение, я сейчас же выполню всю работу». Она приблизилась и снова, как тогда, приподняла мое лицо за подбородок. Спросила имя, а потом усмехнулась и кивнула на статую: «Конечно, она согласна, разве можно отказать такому нежному юноше? Поинтересуйся у нее еще раз». Пока я думал, нужно ли мне на это отвечать и что отвечать, царица уже ушла. А после, где-то через неделю, Уирген велел мне явиться к ней. И вот… Она потом сказала, что ее привлекло то, как я танцевал, и позабавили мои речи. Они звучали мило, сказала она. Надо же, я так мечтал о ней, но и подумать не мог, что моя мечта осуществится благодаря такому несуразному случаю.
