– Откуда ты все это знаешь? – удивился Элимер.

– Ну так я же горец. А наш народ знаком с дикарями давнее, чем вы.

– И что ты раньше молчал? Зачем я на нее время тратил?

Видальд пожал плечами.

– А что бы изменилось? Извиняй, кхан, но ты ведь все равно попробовал бы.

Мысленно Элимер согласился с воином, а вслух сказал:

– Это не тебе решать. Говори все что знаешь. Как выпытать у нее правду?

– А почем мне знать-то? Разве только она поверит, что пророчество – вранье. Может, оно и есть вранье. Но убедить ее в этом будет непросто.

– Ладно, я подумаю над этим, и ты подумай. А теперь ступай, оставь меня одного.

Элимер неспроста решил остаться в одиночестве и не зря приказал доставить айсадку в одну из двух потаенных комнат. Туда вели проложенные в замке скрытые ходы, в стенах же комнат, у самого потолка, находились замаскированные отверстия, к которым можно было подняться по узкой, выбитой прямо в стене лестнице и через которые просматривалась часть помещения.

К одному из этих отверстий Элимер и отправился. Он знал, что выражение лица любого человека, когда тот находится в одиночестве, говорит больше, чем слова.

***

Шейра застыла посреди сумрачной комнаты. Растерянный взгляд блуждал по каменной стене, скользил от двери к зарешеченному окну и обратно.

Отчаяние сменилось безразличием и безмерной усталостью. Девушка потеряла последнюю возможность с честью вырваться из ловушки, в которую попала – после неудавшейся попытки самоубийства следить за ней станут намного тщательнее, и второй возможности не будет. Значит, Шейре остается либо предать таинство и после смерти не найти тропы в Долину вечной охоты – либо не предавать и обречь себя на страшные пытки.

При мысли об угрозах темного человека безразличие ушло, дыхание сбилось, сердце бешено застучало, а потом как будто замерло. Шейра до умопомрачения боялась умирать той позорной смертью, о которой говорил вожак. Представлять, что сделают с ней, с ее телом темные люди, было нестерпимо. Хотелось бы верить, что все случившееся только сон – увы, разум ее не покинул и упрямо повторял: это явь. Страшная, но явь.

Пока Шейра сидела в темной камере, то много раз порывалась броситься к двери и кричать: «Я все скажу, только выпустите меня!» Каждый раз что-то останавливало. Остатки гордости. Мысль об оставшихся в лесах детях: они еще могут вырасти, и род айсадов не прервется. Надежда, слабая и робкая, что все-таки удастся победить вождя-шакала. Сейчас она окончательно угасла.

Шейра прислонилась к стене, потом сползла по ней на пол и обхватила колени руками. Снова и снова проносились перед глазами пугающие картинки: насилие, пытки, казнь... пытки, насилие… В памяти всплыло лицо темного вождя: резкие черты, злая ухмылка, ледяной взгляд. «Этот на любую подлость способен».

Она уронила голову на колени и заплакала.

***

Элимер наблюдал за айсадкой. Она сидела на полу, обхватив колени руками, и смотрела в пустоту. Утопающая в большой тунике, из-под которой как-то беззащитно торчали худые лодыжки, она походила на ребенка, надевшего родительское платье. В общем-то, еще пару лет назад она и была ребенком. Тем удивительнее, что сейчас проявила такую стойкость. Столько дней провела в холодной камере и неизвестности. Ее пытался изнасиловать и избил тюремщик, а главный враг угрожал пытками и очередным насилием – но девчонка все равно не сдалась.

Элимер считал, что дикарка жертвует собой исключительно из юношеской дурости, и все же не мог не оценить ее готовность постоять за свою правду. Немногие на это способны.

Голова айсадки упала на колени, плечи затряслись – девушка заплакала. Мимолетная жалость кольнула сердце Элимера, но он быстро ее подавил, чтобы не мешала трезво мыслить. В конце концов, девчонка с самого начала знала, на что идет и чем рискует.

ГЛАВА 11. Может ли дружба прорасти из лжи?

Раскинувшись на диване, Аданэй с любопытством наблюдал за Вильдэрином. Тот сидел перед зеркалом и надевал последний браслет, золотой с вкраплениями янтарной крошки. На нем красовалось уже девять подобных. Закончив, он приблизил лицо к зеркалу, взял маленькую кисточку и подвел глаза черным. Затем обернулся, посмотрев на Аданэя, который, хоть и считал это унизительным, но уже научился угадывать иные желания юноши по одному взгляду.

Поднявшись с дивана, Аданэй подошел к зеркалу и встал за спиной Вильдэрина. Тот вручил ему костяной, украшенный бирюзой гребень и золотистый шелковый шнур.

– Оставь полураспущенными, – велел он.

Расчесав его тяжелые, длинные, как у девушки, волосы, Аданэй приподнял часть из них и, перехватив плетеным шнуром, заплел в косу – он научился делать и это, – остальные оставил спадать на обнаженную спину.

– Спасибо, Айн.

Вильдэрин улыбнулся ему в зеркало и, повернув голову вбок, опустил взгляд на шкатулку с драгоценностями, принялся перебирать их пальцами.

Аданэй смотрел на юношу, на его точеный профиль, длинную шею и обнаженные руки, гибкие и сильные, какие бывают у танцоров – и словно видел его впервые. И противное чувство тщетности шевелилось в его груди. Почему он вообще рассчитывает (и почему Гиллара рассчитывала?), что когда-нибудь, по какой-либо причине царица предпочтет его Вильдэрину?

Никогда прежде Аданэю не приходило в голову сравнивать свою внешность с внешностью других людей. Он просто знал, что хорош собой, потому что так утверждали люди, потому что он нравился множеству женщин и кое-кому из мужчин, и потому что Элимер и некоторые другие ему завидовали. Но сейчас он смотрел на себя, отраженного в зеркале, новым взглядом и не мог удержаться от сопоставления с Вильдэрином. У Аданэя уже никогда не будет такой идеально гладкой кожи – по его спине и груди вились бледные следы шрамов. И вряд ли он может похвастать настолько тонкими изящными чертами, таким блеском густых волос, такой гибкостью тела и такими плавными и одновременно отточенными жестами и движениями. Юноша казался самим совершенством, что с горечью приходилось признать. Таких пишут живописцы, таких ваяют скульпторы, таких воспевают сказители. Его облику, впрочем, не доставало мужественности, но царице это, похоже, и не требовалось, иначе она выбрала бы себе воина, а не юного красавца с телом танцора.

Конечно, внешность – это далеко не единственное и не основное, чем мужчина может привлечь женщину, но и тут Аданэй проигрывал Вильдэрину. Тот был хорошо образован, играл на многих музыкальных инструментах, красиво говорил и разбирался в изящных искусствах, чем Аданэй похвалиться не мог. В Отерхейне наследников престола обучали истории, политике, войне, но не музыке и танцам: считалось, что воинам такие умения ни к чему. Да, он мог бы заставить царицу полюбоваться на то, как великолепно управляется сразу с двумя мечами (тоже своего рода танец) или как лихо скачет на коне, одновременно стреляя из лука, или как хорошо разбирается в связях и отношениях государств и династий. Но, во-первых, кто же позволит рабу взять в руки оружие или станет рассуждать с ним о политике, а во-вторых, как он уже отметил, если бы царице нужен был знатный воин, у нее был бы знатный воин, а не утонченный юноша, за надменностью облика которого скрывались доброта и чуткость. Лиммена наверняка ценила в нем и эти качества, которыми Аданэй, увы, также не обладал.

– Айн, что-то не так? – спросил Вильдэрин, вскинув на него свои до отвращения прекрасные черные глаза. – Ты странно на меня смотришь. Со мной что-то не так?

«С тобой всё не так! – скрипнул зубами Аданэй. – Чересчур безупречный, сожри тебя Ханке!»

Вслух он сказал:

– Всё хорошо, я просто задумался.

– Ладно, – пожал плечами юноша и, открыв небольшой флакончик, нанес несколько капель масла на свою кожу. В воздухе разлился пряный аромат. – Вроде я неплохо смотрюсь, – с прищуром глянув на отражение, сказал он скорее себе, чем прислужнику.