– Мне сказали, Тхерг погиб. Должно быть, для тебя это тяжелая потеря.

Видальд глянул на советника с легким недоумением: раньше тот не особенно интересовался мыслями главного телохранителя.

– Да… – наконец протянул воин. – Мы с ним не один год вместе воевали. Терять друзей всегда тяжело.

– Хорошо, что с тобой ничего не случилось. Наверняка и тебе не раз угрожала опасность.

Таркхин надеялся, что Видальд сам спросит о стреле, но тот отделался ничего не значащей фразой:

– Какое же сражение без опасностей?

– Видальд, в тебя летела стрела, – сдался Таркхин.

Губы воина растянулись в улыбке.

– Советник, в меня летело много стрел.

– Нет, та стрела была особенная. Ты должен был узнать ее.

– Э, советник, – отмахнулся Видальд. – Ты, поговаривают, колдун, так что тебе, может, и виднее. Но как по мне, все дикарские стрелы одинаковы.

– Вообще ни одной необычной? Что ты делал, когда в тебя летели стрелы?

– А что я мог делать? От одних уклонялся, другие на щит принимал. А в чем дело-то?

Чародей промолчал: разговор явно не получался. Либо телохранитель и впрямь ничего странного в бою не заметил, либо тщательно это скрывал.

– Ты извиняй, советник, – прервал его мысли Видальд, – но если ты говоришь, что ту рукопись, с рисунками, без помощника не найти, то я того, пойду.

Не утруждая себя тем, чтобы вернуть книгу на место, он хлопнул ею о стол и двинулся к двери, но на полпути обернулся.

– Дикари разгромлены, забудь о них. С их стороны ни одна стрела больше не прилетит.

– Да, конечно… конечно, – пробормотал Таркхин.

Видальд кивнул на прощание и вышел. Советник же принялся ходить по книгохранилищу, рассуждая.

Стрела точно летела в Видальда. Видальд тем не менее выжил. Зная это, оставалось только гадать, кто скрывается под маской хамоватого телохранителя и скрывается ли. Таркхин не чувствовал в нем никакой, даже скрытой мощи. Тем удивительнее, что воин избежал опасности, и тем подозрительнее его ложь о том, будто он понятия не имеет ни о какой стреле. Хотя ложь ли это? Поразмыслив, чародей засомневался в этом. Что если Видальд и впрямь ни о чем не догадывается, что если в судьбу стрелы вмешались иные, третьи силы? Другие чародеи, шаманы или нечто еще более могущественное?

Следовало признать, что в последний год он частенько ощущал смутное, нечеткое, тревожащее присутствие неведомых ему сил, природу которых никак не мог уловить. Силы эти как-то были связаны с братьями, но это единственное, что Таркхин сумел распознать. На всякий случай он решил хотя бы приглядывать за Видальдом: вдруг с воином случится еще какая-нибудь странность, которая прибавит ясности.

***

Кхан спускался по лестнице – ниже винных погребов, в подземелье, где держали пленников и заключенных. Сейчас среди них находилась и айсадка, которую кхан собирался хорошенько расспросить перед казнью.

Варда, как и многие после него, так и не сумел докопаться до истины. От пленников удалось добиться только расплывчатого утверждения, будто Отерхейн и его вождь падут, ничего более определенного они так и не сообщили.

Девчонка-айсадка находилась в темнице уже пятые сутки – находилась в одиночестве, не имея представления о своей дальнейшей участи и не зная, что с ее сородичами. Ее воля уже должна была ослабнуть, и Элимер хотел этим воспользоваться.

Царапнув слух, скрипнули тяжелые ворота подземелья. Кхан оказался в затемненном сыром туннеле, освещенном чадящими факелами, из которого вели десятки дверей – за ними скрывались как глухие каменные мешки, так и зарешеченные клетушки.

Охраняли туннель двое стражников. Один из них метнулся к крайней правой двери, сунул ключ в поеденную ржой скважину замка и провернул. От скрежета по телу Элимера пробежала дрожь, и он передернулся.

Дверь распахнулась, открывая черный провал камеры. Дикарка находилась в темноте: так и было задумано, чтобы постоянный мрак нагонял тоску и уныние. Она не должна была даже догадываться, сколько прошло времени с тех пор, как ее пленили.

Кхан велел подать факел и вступил внутрь, освещая подернутые плесенью стены.

Айсадка сидела в дальнем углу, скорчившись и прикрыв глаза руками. Элимер сделал еще несколько шагов вперед, она дернулась и, отняв от лица ладони, прорычала:

– Не сметь! Не трогать!

Элимер остановился и пригляделся. На щеке айсадки багровел огромный синяк, левый глаз заплыл, на плечах виднелись кровоподтеки. Все отметины были свежими.

В груди Элимера вскипела злость: он приказывал не трогать дикарку, но его ослушались. Подавив гнев, он обернулся к стоящему позади бородатому стражнику. Тот сразу все понял: недобрый взгляд правителя сказал ему больше, чем любые слова. Кровь отхлынула от лица мужчины, а через мгновение накатила вновь, окрасив лоб и щеки.

– Имена, – процедил Элимер, подзывая жестом и второго стражника – молодого и большеглазого.

– Зушран, повелитель, – представился чернобородый.

– Т-тайрун, м-мой кхан, – заикаясь от страха или от рождения, сказал молодой.

– Вам передавали мой приказ насчет этой заключенной?

– Д-да, мой к-кхан, Хирген с-сказал, – снова ответил Тайрун, и Элимер сделал вывод, что заикается он все же от рождения.

– Но вы ослушались.

– Повелитель… прости, но это не мы! – воскликнул Зушран, для убедительности мотая головой.

– Вот как? Кто же тогда? Она сама? – Элимер издевательски вскинул брови.

– Лагрейху это, – признался чернобородый. – Он вчера дежурил, а она ему глаза пальцами попыталась выдавить. И укусила еще… за нос… до крови… и прямо откусила кончик. Вот он и взъярился...

Лицо кхана не изменилось, но злость в глазах разгорелась ярче.

– Это что же такого Лагрейху думал сделать – или сделал – что она на него набросилась?

Стражник вздохнул и отвел взгляд, видимо, стесняясь сдавать приятеля. Но выбора у него не было: если солгать правителю, а ложь откроется, то самому будет несдобровать.

– Не знаю точно, повелитель, но говорят, что вроде снасильничать думал…

– Удалось?

– Не знаю, не при мне было, – ответил Зушран с видимым облегчением: ведь если не видел, то и обвинить не в чем.

– А ты знаешь? – обратился Элимер к Тайруну, но и тот отрицательно мотнул головой. – Тогда зови Хиргена, – велел он.

Тайрун отправился за смотрителем, а Элимер вновь уставился на айсадку. Под его взглядом она плотнее вжалась в стену и, оскалившись, выставила вперед руки.

– Успокойся, – бросил кхан, – я тебя не трону.

Девчонка не отреагировала, будто не услышала его или не поняла. Элимер даже подумал, что она не знает отерхейнского, но вспомнил, что только что она уже говорила на нем. Неудивительно: племена много лет прожили рядом с поселенцами, а значит, хотя бы простые слова и отдельные фразы выучили.

В коридоре послышались гулкие шаги, айсадка вздрогнула, а кхан повернулся на звук. То явился смотритель темницы, а двое уже знакомых Элимеру стражника встали за его спиной. Кхан вышел из камеры, прикрыв за собой дверь – осталась лишь узкая щель, – и обратился к Хиргену.

– Твой подчиненный нарушил мой приказ. Некий Лагрейху.

– Да, повелитель, знаю, Тайрун мне сказал.

– Ты должен был знать об этом уже вчера. Но твои люди тебе не сообщили. Почему?

Смотритель сглотнул слюну.

– Прости, мой кхан, моя вина, что излишне доверял им, не требовал докладывать о пленнице каждый день. – Он недобро покосился на стражников. – Я готов понести наказание. И разумеется, ничего подобного с пленницей больше не повторится.

– Разумеется, – кивнул кхан. – Потому что виновный будет казнен. У тебя есть день на то, чтобы точно выяснить, кто нарушил мой приказ: Лагрейху или еще кто-то. Завтра на закате отрубить преступнику голову. Все, кто в последние два дня нес дозор в темнице, лишаются дневного жалования. И ты тоже.

– Да, мой кхан, – выдохнул смотритель, понимая, что легко отделался: иной раз правитель куда более жестоко относился к провинившимся подданным.