У Аданэя не возникло сомнений, что юноша искренне горевал по своему бывшему слуге и волновался о слуге нынешнем. Это не только слышалось в голосе, но и угадывалось по выражению лица, по увлажнившимся глазам. Похоже, царица не преувеличивала, говоря о доброте и чуткости своего любовника. Да Аданэй теперь и сам это ощутил, на себе.

– Мне жаль… – сказал он. – Не могу подобрать нужных слов…

– Я и сам не могу подобрать, – признался Вильдэрин. – И простить себе не могу. Мы с Иниасом были слишком похожи, вот нас и перепутали. Сначала я вообще сомневался, стоит ли снова брать кого-то в услужение. Но одному сложно… И я подумал, что если слуга будет полной моей противоположностью, то ему ничего не грозит. Но я опять ошибся. Поэтому если ты теперь откажешься мне прислуживать, я пойму и не стану неволить.

«Ну уж нет, – решил Аданэй, – ни за что». Он не готов был упускать возможности, которые откроются благодаря сближению с Вильдэрином. А то, что этот случай сблизит их, он не сомневался. Если, конечно, повести себя правильно.

Аданэй коснулся ладонью запястья юноши и со всей убедительностью сказал:

– Ты поступил благородно, когда взял в услужение того, кого сложно с тобой спутать. Большинство господ поступили бы ровно наоборот, еще и наряжали бы своего раба в похожую одежду. Но не ты.

– Возможно, будь я господином по рождению, я бы тоже так делал, – пожал плечами юноша. – Но ты забыл, что я и сам невольник.

– Все равно. Ведь порой рабы относятся к другим рабам даже хуже, чем свободные люди.

– Уж мне-то можешь не рассказывать, – с невеселой усмешкой обронил Вильдэрин.

Аданэй пропустил эту фразу мимо ушей.

– Я продолжу служить тебе, если позволишь. И отныне моя преданность станет еще крепче. Никто и никогда, ни один из моих многочисленных хозяев, не относился ко мне с такой добротой, как ты. Только оказавшись здесь, я почувствовал себя спокойно и в безопасности. Извини, но я тоже не все тебе тогда рассказал… Меня перепродавали больше, чем пару раз. На самом деле множество раз за последние годы. В обычный дом, в публичный дом, куда только не продавали. Избивали, перепродавали, опять избивали и… насиловали.

– О боги, я и не представляю, насколько это могло быть ужасно, – нахмурился Вильдэрин, и в его глазах отразилось сочувствие.

Аданэй не просчитался, приоткрыв юноше по-настоящему болезненную часть своего прошлого, которую, к сожалению, даже выдумывать не пришлось. Но делиться подробностями он все равно был не готов.

– По-настоящему ужасно, но я не в силах об этом рассказывать.

– Да, конечно, я и не прошу. И вообще, хватит разговоров, тебе сейчас надо как следует выспаться. После отравления зериусом это важно.

– Да, – зевнул Аданэй, – спать и правда очень хочется. Сейчас, я только доберусь до кровати.

Он приподнялся, но Вильдэрин толкнул его обратно.

– Ты уже на кровати. Спи пока здесь, потом к себе переберешься, я сейчас все равно ухожу.

– Спасибо, – пробормотал Аданэй и провалился в сон.

***

Лиммена восседала в кресле посреди небольшого помещения, предназначенного для личных бесед. Напряженная, со сжатыми губами, она смотрела на стоящего перед ней молодого мужчину. Неподалеку и от нее, и от посетителя стоял Ниррас. Советник одобрительно кивнул – причем кивок мог предназначаться как ей, так и Аххариту.

Царица не хотела принимать Хаттейтинова сына, но Ниррас уговорил.

Лиммену с Хаттейтином издавна связывала неприязнь, порою перераставшая в ненависть. У царицы были все основания недолюбливать дальнего родственника.

Когда-то именно он рассказал родителям Лиммены о ее связи с красивым золотоволосым кифаристом. Последний поплатился за это жизнью, а знатная девица – месяцем заключения в покоях башни и рыданиями о загубленной любви. Отец же все это время подыскивал дочери мужа. И подыскал. Причем не кого-нибудь, а самого царя. Его жена как раз недавно скончалась. Ходили слухи, будто ее смерть была неслучайной, и от царицы избавились, потому что она не могла родить наследника или наследницу. Некоторые же утверждали, будто и это было лишь поводом, а на самом деле она чем-то не угодила сестре правителя Гилларе.

Сплетням Лиммена не верила, а потому на выбор отца не жаловалась. В последний раз всплакнула по музыканту и успокоилась. Она и впрямь хотела стать царицей и жить в самой Эртине. Еще бы! Об этом мечтали многие знатные девушки, но лишь ей так повезло.

Сейчас, сама будучи матерью, Лиммена понимала своих родителей и на их месте тоже приказала бы избавиться от того кифариста. Впрочем, она и тогда не смогла долго на них злиться и даже Хаттейтина почти простила, решив, что он хотел как лучше.

Однако зерно неприязни все-таки сохранилось в душе и, спустя годы, проросло. Вина за это, как считала Лиммена, целиком лежала на родственнике. К тому времени Хаттейтин стал одним из кайнисов – вторым в воинской иерархии – и в борьбе за влияние на царя поддержал Гиллару. Неизвестно, как та его переманила, да только с тех пор новоявленный кайнис не упускал возможности вместе с Гилларой и другими сторонниками опорочить молодую царицу в глазах мужа и знати и подставлял при любом удобном случае.

Зато, как только царь умер, Лиммена отомстила врагам. Кого можно было, велела казнить, других, слишком знатных, выслала из столицы, Хаттейтина же под благовидным предлогом отправила в отставку. Он легко отделался, но Лиммена не могла наказать его сильнее: слишком большим влиянием пользовался кайнис, его смерть или ссылка в те годы вызвали бы недовольство в войске. Потом у царицы появились иные заботы, а Хаттейтин вел себя тихо, вот она и забыла о незадачливом родственнике.

Пока Ниррас не напомнил. В первый раз – три года назад. Тогда освободилась должность тысячника, и Ниррас на правах военачальника предложил вернуть Хаттейтина в войско, доказывая, что неразумно терять опытного и сведущего в военных делах человека.

«Ты его достаточно проучила, – сказал Ниррас. – Он не повторит прежней глупости, да и я буду за ним присматривать».

Скрепя сердце, Лиммена согласилась, но при дворе новому тысячнику появляться запретила.

Недавно советник вновь напомнил ей о родственнике, и царица в очередной раз признала его правоту: забота о государстве стояла выше личных обид.

– Хаттейтин однажды уже был кайнисом, – убеждал военачальник. – И – забери меня тьма! – он был лучшим кайнисом, которого я знал! Как бы он нам пригодился в войне с Отерхейном! Он нужен нам, Великая!

– Я ему не доверяю.

– Я тоже. Но недоброжелатели легко становятся верными слугами, когда им есть что терять. Да, когда-то он поддержал Гиллару, но это было так давно! Уверен, он не раз пожалел, что выбрал не ту сторону. Так пусть теперь искупит вину, послужит Иллирину.

– А если предаст?

– Ему это невыгодно. Да и мы подстрахуемся. Пригласим ко двору его сына, выделим ему покои и дадим мелкую должность. Пусть хотя бы помогает главе дворцовой стражи, следит за порядком.

– Мало нам простить изменника и наградить его должностью, – возмутилась Лиммена, – так еще и его сына привечать? И… кстати… какого такого сына? Насколько я помню, боги наказали Хаттейтина: оба его сына мертвы.

– Я говорю об Аххарите, Великая.

– Бастарде?

– После смерти законных сыновей он стал наследником. Как мне донесли, Хаттейтин сильно к нему привязан.

– Предлагаешь сделать Аххарита заложником?

Ниррас кивнул.

– Но зачем давать ему должность?

– А к чему показывать Хаттейтину наше недоверие? Тем более Аххарит способный мальчик и к прегрешениям отца отношения не имеет. Так пусть приносит пользу, а не шатается по дворцу без дела. Думаю, при таких условиях Хаттейтин не захочет предавать нас. Напротив, всеми силами постарается доказать верность, ведь от этого будет зависеть благополучие и его самого, и сына.

– Хорошо, – сдалась Лиммена. – Пригласи его ко мне. Хаттейтина назначь кайнисом, но предупреди, чтобы при дворе не появлялся. Не желаю его видеть.