– Так это все-таки правда? Что многие рабы здесь не работают?

– Ну, ты же работаешь, – засмеялся Вильдэрин. – И я тоже когда-то трудился. В детстве убирал покои господ, а как стал постарше, то протирал от пыли все бронзовые скульптуры во дворце… Но обычно мы работаем нетяжело, это правда. Это потому, что богатство в Иллирине измеряется еще и невольниками: чем богаче и знатнее человек, тем больше у него рабов и тем они красивее и искуснее. А поскольку царский дворец – это самое великолепное место в стране, то и рабов здесь такое изобилие, что каждому в отдельности достается не так уж много дел. Но, конечно, так везет только красивым и обученным людям и только в богатых домах. Благодари свою молодость, внешность и, видимо, ум, что попал сюда, а не на рудники, поля или чье-нибудь подворье.

– А что будет с нами, когда постареем?

Вильдэрин помрачнел.

– С тобой – не знаю. Одних стареющих невольников отправляют заниматься грязной работой, других – таких, как я, – воспитывать и обучать подходящих детей-рабов танцам, музыке и иным искусствам. Но я надеюсь, что этот день придет нескоро. Или я умру раньше, чем он настанет.

– А сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– Что ж, тогда у тебя еще достаточно времени, чтобы пожить в свое удовольствие, – улыбнулся Аданэй. – Больше, чем у меня.

Юноша улыбнулся в ответ, затем перевел взгляд на зеркало и через него посмотрел на Аданэя – уже в который раз за сегодня.

– Внешне ты полная моя противоположность, – произнес он с непонятным удовольствием в голосе. – Выглядишь совсем иначе, совершенно на меня не похож. Это очень, очень хорошо.

Аданэй тоже видел, насколько разная у них с Вильдэрином внешность, но мог только гадать, отчего парня это так радует. Быть может, все дело в том, что царица предпочитала темноволосых, смуглых и совсем юных любовников, а Вильдэрин не хотел соперничества? Если это так, то, с точки зрения юноши, слуга Айн как раз не представлял для него угрозы.

– Почему это хорошо? – все-таки спросил он.

Вильдэрин, будто опомнившись, мотнул головой и поднялся с дивана.

– Не почему, – отрезал он. – Это неважно. Ты допил кофе?

Аданэй посмотрел на свою ополовиненную чашку с невкусным напитком и кивнул.

– Тогда ступай опять на кухню. Унеси это, – он кивнул на поднос, – спроси там для себя что-нибудь поесть, а потом иди в левое крыло дворца, к Сарису, ювелиру. Его мастерская на втором этаже, недалеко от оружейни. Выясни, вставил ли он жемчужины в мой браслет, и если да, то забери и принеси его мне.

Из того, что юноша не ответил на вопрос, Аданэй сделал вывод, что в своих предположениях близок к правде.

Он пробегал с поручениями Вильдэрина до вечера: забрать одежду и украшения, отнести одежду и украшения, сходить к садовнику за цветами, выбросить скопившийся в покоях мусор, возжечь благовония на домашнем алтаре; позвать одного, отправить другого, спросить что-то у третьего. Каждое дело в отдельности казалось сущим пустяком, но вместе они, следующие одно за другим без перерыва, изрядно выматывали.

Почти все эти поручения были так или иначе связаны с предстоящим визитом Вильдэрина к царице. И все они в итоге оказались ни к чему.

На закате, когда Аданэй стоял позади сидящего перед зеркалом юноши и непривычными, непослушными пальцами пытался закрепить в основании его кос цепочку из тонких золотых колец, в покои постучала и сразу вошла Рэме – служанка Лиммены. Она сообщила, что этим вечером Великая отменяет встречу. Вильдэрин, лицо которого только что сияло от предвкушения, разом поник, лихорадочным движением выхватил у Аданэя ненужную больше цепочку и бросил на полку.

– Я понял, Рэме, спасибо. Передай Великой, что мое сердце с ней, я желаю ей доброго вечера, и да благоволят ей боги, – спокойно и благожелательно произнес он, но в глазах – Аданэй видел – таилось жгучее разочарование.

Когда Рэме ушла, Вильдэрин попросил принести воду для умывания, затем переместился на кровать и упавшим голосом сказал:

– Утомительный день был, лягу спать пораньше. И ты иди, ты, должно быть, сильно устал. Твоя комната там, – он махнул рукой влево, – рядом с комнатой для одежды и музыкальной, в самом конце покоев. После Иниаса там все убрали, но ты найдешь покрывало в сундуке… Доброй ночи.

– Доброй ночи. – Аданэй уже собирался уйти, но тут вспомнил о своей роли. – Будут какие-то пожелания на утро? И в какое время ты хочешь, чтобы тебе принесли завтрак?

Вильдэрин пробормотал, что ничего не нужно, а насчет завтрака он решит, когда проснется.

Аданэй ушел в комнатку, где ему предстояло жить, и которая и впрямь оказалась крошечной, но опрятной каморкой без окон. Узкая кровать, сундук – в нем действительно нашлись покрывало и подушка – низкий столик и стул, вот и вся обстановка. Впрочем, главного ее достоинства это не отменяло – здесь он мог оставаться наедине с собой, в отличие от общей комнаты в нижней зале, полной других рабов.

Стоило ему лечь на кровать, как он тут же уснул, и мысли вовсе его не мучили – усталость оказалась куда сильнее раздумий и сомнений. А вот Вильдэрин бодрствовал еще долго, и сквозь сон до Аданэя доносились мелодичные переливы его лиры.

ГЛАВА 8. Вильдэрин. Невольник царицы – господин для других

Спустя месяц Аданэй по-прежнему прислуживал царскому любовнику: бегал с поручениями, раскладывал по своим местам его одежду и драгоценности, заботился о еде, заправлял кровать и украшал его волосы перед встречами с царицей – за это время их было уже немало. Иногда он передавал через Рэме послания Вильдэрина для правительницы, но перед этим всегда тайком их прочитывал. Написанные красивым каллиграфическим почерком, это были короткие записки с нежностями или любовные письма, рифмованные и нет. Некоторые довольно странного содержания. Особенно Аданэю запомнился мрачноватый не то стих, не то напев:

Если случится вдруг, что покои твои будут тьмой окутаны,

А горькие мысли ум твой опутают,

Взгляд упадет на флакон на столе, и окно открытое

поманит тебя сорваться вниз в безумном парении,

Тогда любовь мою подхватит быстрый ветер

И принесет к тебе белой песней,

И обернет ее белой птицей,

Что будет долго у окна твоего кружиться,

Не давая упасть тебе и разбиться.

Подхватит на крыло свое большое

И унесет тебя вверх – в небесное темное море.

Сорвет тебе сотни звезд, украсит ими твои волосы,

И звезды ярче сиять будут в них,

чем в небесном безмолвном море.

Если случится вдруг, что тоска глубокая

Ляжет на грудь тебе змеею черною,

Обовьет тебе шею тонкую, ядом брызгая,

Тогда душа моя когтями острыми

Растерзает змею проклятую

и у прекрасных ног твоих мягкой тропою раскинется,

Приведет тебя к дому светлому,

защищая от мрака смертного.

Там где сердце мое – оберег,

На пороге твоем возложено.

Эти строчки как будто намекали на болезненное уныние Лиммены, возможно даже на ее мысли о смерти, что, видимо, юношу тревожило. Аданэю же царица не казалась печальной или чем-то угнетенной, но он видел ее лишь несколько раз и мельком, потому не мог делать выводы иначе как на основании посланий ее любовника.

Все эти записки, поручения и другие повседневные дела стали для Аданэя уже привычными и не так утомляли, как прежде, но все еще вызывали досаду: до каких пор он, кханади, вынужден будет угождать тем, кто намного ниже его по происхождению? Да и поведение Вильдэрина изрядно раздражало.

Не то чтобы юноша обращался с ним дурно – отнюдь. Просто вел себя отстраненно, говорил мало и по делу, в основном только отдавая приказы. В общем-то, так обычно и ведут себя с прислужниками, и если бы Аданэй и впрямь был рабом с детства и ни на что большее не рассчитывал, то радовался бы такому господину. Вильдэрин никогда не кричал на него, ни разу не ударил, никак не оскорбил и всегда давал отдохнуть, не приставая с поручениями, если видел, что слуга слишком измотан. И снял с него треклятый колокольчик, как и обещал.