Чародей открыл глаза и вздохнул. Теперь он знал, что смертельное проклятие несла в себе древняя вещь – наследие айсадов, наделенное огромной мощью. Среди племен все-таки нашлись сильные шаманы. Но Таркхин мог с этим совладать: пусть проклятие нельзя уничтожить, не навредив Элимеру, но можно изменить его путь. Да, чародей сам не так давно утверждал, что маги-хранители пытаются сдерживать свои человеческие порывы и стараются не поддаваться соблазну что-нибудь поменять. Стараются. Но это не значит, что у них всегда это выходит. Вот и он, чтобы спасти воспитанника, снова готов нарушить негласные законы посвященных.

Старик вновь закрыл глаза и перенесся в мир духов. Там ожидало самое сложное: нужно было умиротворить смерть другой жертвой, перенаправить кровожадную силу с кхана на кого-то другого: справедливее всего – на шамана, пославшего убийственное заклинание. Для этого необходима была магия крови, опасная даже для Таркхина, и все-таки он решил воспользоваться ею, лишь бы не допустить смерти воспитанника.

Чародей вскрыл запястье. Здесь, в призрачном мире, кровь преображалась, окрашивалась золотым и, подобно солнцу, озаряла серые пределы, согревая их, и привлекала детей ночи – бесплотных пиявок, высасывающих жизненную силу. Даже великие маги с трудом противостояли этим тварям нижнего мира. Поэтому, когда Таркхин напоил кровью багровый сгусток проклятия, сманив его на другую нить судьбы – шаманскую – он почти лишился сил, опустошенный тенями.

В последний миг вынырнул в явный мир и без сил рухнул на пол. Он успел заменить мишень для смертельного заклятия на иную. Теперь, когда оно начнет действовать, то сделает круг и упадет на голову того, кто посмел угрожать жизни любимого воспитанника Таркхина.

Покачиваясь, советник поднялся и в тревоге уставился на свечу: его не оставляло ощущение, будто он что-то упустил.

ГЛАВА 7. Вот сделан первый шаг – и раб вошел в столицу

Этот день для Лиммены выдался тяжелым, как и несколько предыдущих. Во дворец приходили тревожные известия, и царица места себе не находила от беспокойства: в смятении металась по одной из своих комнат, тяжело дышала и лихорадочным движением накручивала на палец прядь черных волос.

Успокоиться не получалось, утренний совет не уходил из памяти. На нем опять ничего не решили – советники смыслили в торговле, интригах и дипломатии, но не в битвах. Иллирину же угрожала война. Из советников один только Ниррас понимал в таких вопросах, но в одиночку немногое мог сделать.

Раньше соседи не казались опасными, а потому на места советников подбирались дипломаты, не воины, менять же их царица не осмеливалась: тогда никто не поддержит Латтору после смерти матери. Пусть они не знали толку в сражениях, зато в будущем могли помешать интригам и раскрыть заговоры против царевны.

Правительница любила дочь, тем неприятнее было сознавать, что девочка не слишком умна. Ей уже исполнилось восемнадцать, а она все еще вела себя подобно ребенку. Не большим умом обладал и муж Латторы – Марран. Когда-то давно царица поженила их из соображений, что богатый, знатный, но слабовольный супруг не станет вмешиваться в решения Латторы, и той не придется делить с ним власть. Увы, это оказалось ошибкой. Лиммена поздно заметила, что дочь растет, но не взрослеет, и без указки со стороны шагу ступить не способна.

Царица боялась. Все, что так тщательно создавалось ею, могло обрушиться. В который раз она проклинала усилившийся Отерхейн, а заодно советников, не знающих, как совладать с дикими ордами, если те пойдут войной.

Недавно ее страна жила спокойно, надеясь на Антурин, преграждавший путь войскам кхана. Теперь твердыни пали, ничто больше не защищало Иллирин, а приближенные молчали по-прежнему.

На совете зять сидел, безразлично глядя перед собой. Как обычно. С Латторой было еще хуже. Марран хотя бы вел себя спокойно, а девчонка вертелась или глядела в окно, наблюдая за игрой света в витражах. Лиммена сделала ей замечание, девочка угомонилась, но ненадолго. Уже через несколько минут прыснула, прикрыла рот ладошкой и выбежала из залы.

Советники притворились, будто не обратили на это внимания. Лиммена тоже не подала виду, что разозлилась. Окончив бесполезный совет, поднялась в свои покои и попыталась взять себя в руки, но ей так и не удалось. Слишком многое навалилось. Падение Антурина, Отерхейн, подступавший все ближе к иллиринским границам...

«А еще бестолковые советники, глупая дочь, безвольный зять и проклятая болезнь!»

Царица знала, что больна, и жить осталось недолго. Лекари говорили, что не больше двух лет. Да она и сама это чувствовала. Постоянная усталость, боли в груди, которые все усиливались, кашель с кровью, заставляющий задыхаться. Вот и сейчас – всего-то с четверть часа ходила по комнате, а силы уже оставили, и появилось чувство, будто не хватает воздуха.

Лиммена опустилась в кресло, с раздражением сорвала венец, швырнула его в угол и уронила голову на руки.

«В могилу меня, в склеп, – преследовала мысль. – В усыпальницу. Пусть обвесят золотом, дорогу устелют цветами, а чернь пусть идет следом и воет от горя».

Вспомнилась песенка Аззиры. Когда девчонка еще жила при дворе, постоянно сочиняла разную жуть.

«Смерть прилетит, ты будешь тихо спать.

Уютно в саване в родной своей гробнице».

Лиммена всегда считала племянницу безумной: где это видано, чтобы отроковица думала о смерти.

«Другое дело ты, верно?» – встрял внутренний голос. – Может, выпьешь яду? Хочешь яду? Прохладного терпкого яду?»

«Заткнись!» – приказала царица самой себе, но это не помогло, и она в отчаянии завыла.

Пустота в душе и боль в теле давно преследовали Лиммену. Почти ничего не радовало, не интересовало, на глаза то и дело наворачивались слезы, постоянно клонило в сон. Она даже просыпалась разбитой. Лишь долг заставлял заниматься делами страны, но болезнь брала свое, и о смерти царица задумывалась все чаще, видя в ней покой.

Поднявшись с кресла, она нетвердой походкой прошла в смежную комнату, а там приблизилась к стене и сдвинула гравюру, за которой скрывался шкафчик, заставленный пузырьками и склянками.

Царица выбрала быстрый и безболезненный яд, и на сердце полегчало: больше не беспокоил Иллирин, не бесили советники, не волновала даже дочь.

Откупорив пузырек, она с блуждающей улыбкой поднесла яд к губам, но тут ее охватил кашель, и она, начав задыхаться, взмахнула руками и выронила заветный флакончик. Темная густая жидкость с бульканьем впиталась в толстый ковер.

Лиммена же сползла по стене, корчась в мучениях. Когда ее наконец отпустило, то вернулась и трезвость рассудка. Взгляд упал на темное пятно на ковре, и царицу кольнуло чувство вины, ведь она чуть не совершила непоправимое. Сколько раз говорила себе, что не имеет права бросить страну и дочь, но все-таки поддалась слабости. Поддалась, хотя нужна Иллирину, нужна Латторе. Неважно, что девочка не оправдывала ни одну из возложенных на нее надежд, все равно она оставалась ее дочерью и наследницей.

Проклятая болезнь сегодня принесла спасение, но уверенности, что так будет и дальше, не было. Скорее, наоборот, очередной приступ может подтолкнуть к самоубийству.

Женщина подошла к зеркалу: усталый взгляд, бледное заострившееся лицо, и только на скулах нездоровый румянец да губы болезненно-красные. Юная озорница, которой она некогда была, умерла вместе с «возлюбленным солнца». Молодую интриганку, грезящую о власти, убила болезнь. Осталась встревоженная царица, думающая о том, как бы поскорее завершить свой путь. Но приходилось бороться.

Лиммена поправила волосы, убрала опустевший флакон и решила, что нужно расслабиться: выпить любимого эшмирского вина – того самого, цвета соломы и солнца, – и позвать Вильдэрина – ее черноволосого красавца с взглядом горячим и нежным. Потом заснуть под звуки кифары и загадочные истории, которые расскажет любовник. Он будет лежать рядом, гладить Лиммену по голове, и снизойдет подобие радости и покоя.