Задумал Шакал хитрость одну. Пришел ночью к Укчейле, когда Волк на охоте был, и прошептал:

– Это я – Волк. Ты огонь не разжигай.

– Чем плох огонь?

– Выследили меня охотники. Убежал я, но свет их к пещере привести может. Но не волнуйся, любить я тебя буду крепко, как прежде.

– Волк, какой-то у тебя голос странный.

– Это оттого, что от охотников бежал. Запыхался. Но любить я тебя буду так же крепко, как и прежде.

– Волк, и волос твой странный.

– Это оттого, что промеж кустов да колючек продирался. Но любить тебя буду так же крепко, как прежде.

Поверила Укчейла, что Волк это, и провела с ним ночь. А как засветало, так Шакал уходить собрался: уберегите духи ему сейчас Волка встретить. Упали на него рассветные лучи, и увидела Укчейла, что не Волк это, а хитрый Шакал. Закричала, с палкой на него бросилась. А он, знай, посмеивался.

– Ты бы, красавица, не кричала, а то Волк услышит. Не понравится ему, что ты мужа со мной перепутала.

Помолчала Укчейла, а потом сказала:

– Уходи, проклятый.

– Уйду. Но смотри – появятся у тебя два детеныша: мой и волчий. Так моего мне отдай – сын мне нужен. А коли оставишь у себя, Волк его все равно загрызет, потому как чужое дитя ему будет.

Заплакала Укчейла. Шакал же, довольный, пошел себе, посвистывая. Как из пещеры вышел, так снова в зверя перекинулся и такого стрекача от пещеры задал, что лапы засверкали.

Ничего не сказала Укчейла Волку, когда тот вернулся.

Прошло время, родила она двух сыновей. Смотрит на них и видит: один сильный да крепкий, улыбается, ручонками машет. Второй маленький да сморщенный, кожа у него темная, и плачет он так громко, что горы трясутся. Сразу поняла Укчейла, который сын Шакала. Тайком, пока Волк на охоте был, отдала второго сына, а Волку сказала, что умер ребенок, слабенький, мол, уродился.

Выросли волчий и шакалий сыны и взяли себе человеческих дев в жены. От них и пошел род горных людей. Дети шакальего сына все как на подбор хитрые да пронырливые рождались, а дети волчьего сына – благородные и сильные. Вот потому люди и ныне так различаются: мать-то у них одна, да отцы – разные. Завсегда видно, кто шакалий потомок, а кто волчий. Мы, айсады, всегда различать их умели.

Еще с тех пор повелось, что волчье племя с шакальим враждует, потому как, хоть и сводные они братья, а больно разные. Предсказание было, что настанет время, и будут волки с шакалами в мире жить. Но это уже другая легенда.

– Совсем другая легенда, – повторила Увья-Ра, – и время для нее надобно другое.

Снова зазвучали бубны. Шаманка бросила в костер еловые лапы, и огонь вспыхнул, заискрил, хвойный дым залил поляну. Ворожея развязала кожаный мешочек, где лежала высушенная кора дейноров, и поднесла каждому. Очередь дошла и до Шейры. Девушка положила в рот несколько крошек, пожевала и скоро ощутила горечь и сухость. Волна дрожи прокатилась с головы до ног, и тело словно сбросило земные оковы, слившись с воздухом.

– Пусть сила прародителей ниспошлет тебе мудрые видения в эту ночь, – сказала шаманка.

Шейра уже не различала человеческих голосов, слух заполнился участившимися ударами бубна – будто не бубен, а ее собственная кровь отбивала ритм.

Она услышала, о чем говорят деревья и шепчут травы, но не поняла скрытого смысла их слов: «Люди… люди… шумят… глупые…братья… гибнуть…»

Луна взывала к Шейре, и девушка простирала к ней руки. Они остались одни во вселенной: Луна и Шейра-Сину. Шейра-Сину и Луна. А вокруг изначальная ночь. Шейра больше не видела соплеменников и не помнила о них – находилась далеко, в сокрытом от человеческих глаз мире, парила в призрачном, сотканном из лунного света пространстве.

По телу снова пробежала дрожь, и оно пустилось в пляс. Шейра сначала медленно, потом быстро закружилась. И ещё быстрее, и ещё...

Перед глазами айсадки родились два огня: белый и красный, луна и пламя. Они разгорались все ярче, слепили глаза. Кровь стремительнее бежала по жилам. Развевались волосы, шептали что-то губы, руки изгибались, как змеи, а бедра неистово вращались. По телу ползли струйки пота.

Огни подступили ближе – сейчас все сгорит! Жар испугал Шейру, и она бросилась в лес – во тьму и спасительную прохладу. Спотыкалась, падала и, не чувствуя боли, снова вставала и неслась дальше. Только оказавшись у реки, успокоилась и опустилась на землю.

Промеж верхушек деревьев светился кусочек ночного неба. Он приблизился, и Шейра увидела Великую гору. Сотни чудовищ раскачивали ее. Казалось, будто она вот-вот перевернется, и камни, сползающие по ней, поменяют направление. Гора нависала над айсадкой, и девушке чудилось, будто над вершиной кружат два коршуна. Потом гора исчезла, и перед глазами вновь остался только кусочек неба, такой же далекий, как и прежде. Зато звезды стали нестерпимо яркими.

Шейра раскинула руки и что-то прокричала на неведомом ей древнем наречии.

Грудь вздымалась все чаще, распухшие губы приоткрылись. Любой звук, будь то шелест листьев или крик ночной птицы, звучал невыносимо громко. Духи земли питались силами Шейры, чтобы потом отдать ей свои.

Затрещали ветки, девушка закрыла ладонями уши и снова закричала.

На фоне ночного леса увидела силуэт: это был волк в человеческом обличье – или человек, обратившийся в волка.

Мгновение – и она почувствовала рядом горячее тело, чужую силу.

Огонь – к луне, дух – к человеку, мужчина – к женщине.

Влажные губы коснулись ее тела, а она пальцами впилась в спину оборотня. Ласкала его, в упоении раздирая кожу ногтями. Шейру манил запах крови, как и ее дикую прародительницу – лесную куницу.

Сплетались руки и ноги, извивались тела, соединялись воедино.

Безудержна, ненасытна страсть, когда в разгаре праздник Весенней Луны. Все живое отдавалось ей в эту ночь, а она дарила дожди лесам и плодородие земле, чтобы на ней родились конские табуны, что понесут айсадов в битву с темными людьми.

Когда небо на востоке посерело, а луна исчезла с небосвода, тело Шейры в последний раз изогнулось. Потом айсадка вскочила и бросилась прочь, словно ее гнало куда-то, но, пробежав всего с десяток шагов, она в изнеможении рухнула в траву.

Навалилась тьма, окутала забвением, заковала в цепи сна без сновидений. Девушка ничего больше не видела, не слышала и не чувствовала – все силы отдала она в эту ночь пробуждающейся земле.

Ночь неохотно отступала перед рассветом, не признающим полутеней и размытых очертаний. Над оврагами и ложбинами заклубился матовый туман, облака зарумянились на фоне яркого неба. Беспощадный солнечный огонь спалил остатки ночного безумия, навеянного луной.

***

Шейра открыла глаза, и ее ослепил пробивающийся сквозь листву свет. Солнце стояло в зените: значит, она проспала довольно долго.

Высокая трава щекотала и колола тело, до слуха доносились привычные звуки леса – стрекот насекомых, птичий щебет, шум ветра, играющего в верхушках деревьев.

Голова гудела. Любое движение отзывалось тягучей болью в мышцах, но Шейра знала: лучше встать и размять тело сейчас, потом будет тяжелее.

Держась за стволы, она поднялась и, пересиливая себя, пошла к берегу быстрой реки Ауишти – и с гиканьем бросилась в бурлящий поток. Ее тут же закрутило, окунув в воду с головой. Отфыркиваясь, Шейра вынырнула и поплыла против течения: ей нравилось бороться со студеным потоком, бодрящим после дурманной ночи. Айсадка разгребала воду, ощущая, как с раздраженной кожи смываются грязь и пот.

На берег вышла почти счастливая, легла на пригретый дневными лучами пригорок и устремила бездумный взгляд в небо, разукрашенное узорами облаков. Сверкающая влага скоро испарилась с позолоченной солнцем кожи, и зябкий ветер больше не холодил тело. Веки отяжелели, и айсадка, позабыв обо всем, заснула.