– Я рада, что ты очнулся. Скажи, юноша, как твое имя?

Аданэй замешкался, пытаясь понять, узнала его Гиллара или нет. Если судить по тому, что спасла и отнеслась по-доброму, то да. Опальная сестра царя могла придумать, как использовать опального кханади в своих целях. Имя же могла спросить, чтобы убедиться, что не ошиблась.

«Языком иллиринца говорит сам Ханке двуликий», – вспомнилась отерхейнская пословица.

– Айн, меня называют Айн, госпожа, – назвал Аданэй только что придуманное имя.

– Что ж, Айн, думаю, тебе уже сказали, где ты находишься? – Он кивнул, и Гиллара продолжила: – Вот и хорошо. Ни о чем не волнуйся, чувствуй себя спокойно, здесь ты будешь жить в сытости и безопасности. – Заметив удивление собеседника, она спросила: – Не понимаешь, отчего я так гостеприимна?

Он кивнул.

– Ты, судя по акценту, из Отерхейна?

– Да, госпожа.

– Кем же ты был в Отерхейне?

– Рабом. С детства.

– Странно… Там, у столба, ты говорил иное.

– Прости, госпожа, я ничего не помню. А что я говорил?

– Что ты не раб.

– Не помню… Может, бредил?

– Может... – протянула она. – А иллиринский откуда знаешь?

– Я был рабом в знатном доме… в доме одного из младших советников великого кхана. Пока не провинился, служил его детям и часто… почти всегда, присутствовал при их занятиях. – Аданэй надеялся, что история прозвучала правдоподобно, и Гиллара поверила. Если, конечно, она и впрямь не знала, кто он такой на самом деле.

– И чем же ты так провинился, – изумилась женщина, – что тебя из благородного дома отправили на каменоломни в другую страну?

Аданэй опустил голову, изображая смущение, и тяжко вздохнул.

– Я по глупости совсем потерял голову от дочери своего господина, и она тоже… увлеклась.

– О! – Гиллара округлила глаза. – Что ж, это серьезный проступок. Но благо, что моей дочери здесь нет, – усмехнулась она, окинув его лукавым взглядом, – а значит, ей не грозит тобою увлечься.

– Госпожа, я бы никогда не посмел…

Гиллара остановила его жестом и сказала:

– Да я просто смеюсь, не воспринимай так серьезно. – Она выдержала паузу, потом продолжила: – Значит, ты из Отерхейна… Тогда тебе непросто будет понять, почему ты здесь. Ведь Отерхейну в лучшем случае еще только предстоит сделаться цивилизованным краем... И все-таки я постараюсь объяснить. – Женщина подошла и коснулась его руки кончиками пальцев. – Видишь ли, Иллирин отличается от страны, в которой ты вырос. Мы очень ценим красоту. Во всем. У нас потрясающие скульптуры, живопись, музыка, наши мастера и художники лучшие в мире. Красота человеческого тела тоже пленяет нас, и мы стараемся окружать себя слугами и рабами, которые услаждали бы наш взор. Но хорошие красивые рабы стоят дорого, а я, увы, в опале и не так богата, как некогда была. Поэтому, когда я увидела тебя на каменоломне, то… – Гиллара запнулась. – Скажем так, я забрала тебя оттуда. Можешь считать, что тебе повезло.

– Я даже не знаю, как благодарить тебя, госпожа! – Аданэй прижал ладони к груди и склонил голову. – Никогда не забуду твоей доброты и буду молить богов, чтобы всегда тебе благоволили!

– О, я делала это для себя, – проворковала Гиллара. – Так что не благодари, а живи в замке и украшай его собою. Изредка я стану давать тебе мелкие поручения, но работой ты загружен не будешь. Теперь же возвращайся в кровать: все-таки ты еще не до конца оправился, вид у тебя бледный. Завтра навещу тебя снова.

Она ушла, и Аданэй последовал ее совету – вернулся на ложе и, уставившись в потолок, задумался. Он знал о странном культе красоты, присущем иллиринцам, поэтому объяснение Гиллары выглядело бы правдоподобным, если б не одно но: вряд ли в избитом оборванце кто-нибудь заподозрил бы красавца. Правда, догадка, что женщина якобы узнала в нем кханади, тоже казалась нелепой. Там, у столба, он явно не походил на наследника престола, да и человека-то, скорее всего, напоминал слабо – израненное, искалеченное подобие.

Чем дольше Аданэй думал об этом, тем навязчивее становилась мысль: Гиллара увидела коршуна на его виске. Разглядеть татуировку, скрытую под волосами, было непросто, но женщина могла присмотреться. Если так, то неплохо бы выяснить, зачем она скрывает это, притворяется и какие планы строит на его счет.

Мысль Аданэй не додумал: навалилась дремота и погрузила в сон.

Несколько недель пролетели незаметно, к этому времени он освоился с новой ролью и вел праздную жизнь, отдаленно напоминавшую ту, давно утраченную. К несчастью, именно из-за чувства безопасности и возникшего свободного времени его разум оказался в плену ядовитых воспоминаний. То и дело всплывали в голове непрошеные картинки всех тех унижений, насилия и боли, через которые ему пришлось пройти. Еще чаще они преследовали ночью, когда сознание дремало… Тогда он снова и снова оказывался в кошмаре публичного дома, только вместо Кипариса был Элимер, и именно он отдавал его на поругание, а сам наблюдал и смеялся. От таких снов Аданэй просыпался среди ночи в панике, задыхаясь, со слезами на глазах, а потом долго не мог заснуть снова.

Возможно, если бы не неопределенность собственного положения, тяжелые воспоминания не догоняли бы его настолько часто. Если бы он мог знать, какой путь ему уготовили его спасители, то разум был бы занят размышлениями об этом, а не крутился бы в колесе боли, ненависти и страха.

Аданэй не оставлял попыток узнать, зачем понадобился Гилларе: расспрашивал служанок, прислушивался к разговорам, но так и не выяснил ничего важного.

В одиночестве теперь оставался редко: в том конце замка, в котором жил, не смолкали девичьи голоса. Прислужницы не упускали случая поболтать с Аданэем – наружностью и повадками он выгодно отличался от других мужчин, живущих в замке: слуг из простонародья и тружеников-рабов.

Когда он уставал от болтовни девушек, то уходил в свою комнату, никого не впуская. Только для Ли-ли – не то служанки, не то воспитанницы Гиллары, – изредка делал исключение.

«Моя маленькая ворожея», – называл он ее.

От Аданэя не ускользнуло, что девушка в него влюбилась: это читалось на ее лице, угадывалось во взгляде, слышалось в тихих ласковых словах. Он тоже выделял ее среди других служанок. Очаровательно нежная Ли-ли, тоненькая, с мягкими каштановыми волосами, никогда не навязывалась, зато всегда находилась рядом, если он того хотел.

Гиллара в девушке и вовсе души не чаяла, из-за этого Аданэй интересовался Ли-Ли еще сильнее, справедливо полагая: если Гиллара о чем-нибудь и проговорится одной из прислужниц, так только ей. Девушка же раскроет все своему возлюбленному.

Аданэй не знал, что она мучилась тем же вопросом, что и он: зачем Гилларе нужен Айн? Девушка хорошо знала свою наставницу, чтобы понимать: в нынешнем – бедственном – положении та не содержала бы раба просто так, не заставляя его работать, даже если он красивый и молодой. Женщина явно что-то задумала, но скрывала ото всех, в том числе и от воспитанницы.

Ли-Ли прислушивалась к разговорам Гиллары и Нирраса, а иногда и подслушивала, ведь между собой они могли упомянуть, для чего им понадобился Айн. Сегодня, заметив, как двое скрылись за неприметной дверью в конце коридора, девушка выждала несколько минут и отправилась за ними к подземным покоям.

Этот путь она не любила: сырой камень лестницы холодил стопы даже через подошву обуви, заросшая склизким лишайником стена неприятно пружинила под пальцами. Стараясь не обращать на это внимания, Ли-Ли ступала как можно тише и надеялась, что в этот раз повезет, и она выяснит что-нибудь важное.

Гиллара полулежала на диване, покрытом ковром с богатым орнаментом, в одной из подземных комнат – так назывались покои, находящиеся ниже уровня земли. В этих сырых помещениях, обставленных, тем не менее, лучше, чем остальные комнаты замка, она часто проводила негласные встречи или вела важные разговоры.

Сейчас на губах женщины играла рассеянная улыбка, а хмурый Ниррас беспокойно ходил по комнате, затем остановился и уставился на женщину.