– Степняк, – пробормотала она, – со светлыми волосами. Много знаешь таких?

– Немного, – признал мужчина, но тут же добавил: – Однако встречаются и белобрысые. А то, может, это и вовсе какой-нибудь выродок из дикарских племен.

– Который знает иллиринский? – Гиллара скептически приподняла брови. – Это было бы очень странно... Настолько странно, что даже интересно.

Ниррас не нашелся что ответить, только пожал плечами, а женщина спешилась и, не обращая внимания на недоумение спутника, приблизилась к столбу. Усталость на ее лице давно сменилась заинтересованностью, азартом даже. Ниррас не останавливал ее: если Гиллара чем-то заинтересовалась, значит, на то есть причина.

Раб выглядел жалко. Волосы потемнели от пота и пыли и слиплись, на теле багровели ссадины и кровоподтеки, красивое, но обожженное солнцем лицо обветрилось и шелушилось, а губы потрескались. Насекомые тучами роились над ранами, деловито копошились в них и улетали.

Гиллара поморщилась и зажала пальцами нос, затем приподняла грязные пряди над. виском невольника и вгляделась пристальней. Вскрикнула в радостном изумлении и, позабыв об отвращении, погладила раба по голове.

– Все будет хорошо, бедный мой мальчик, – проворковала она. – Я твой друг. Мы сейчас отвяжем тебя от мерзкого столба…

Она хотела перерезать веревки, но не успела даже кинжал достать. Послышались шаги, а спустя несколько мгновений из-за отвала пустой породы вышел грузный рыжебородый надсмотрщик.

– Кто такая?! – гаркнул он. – Чего здесь рыщешь?!

Ниррас спрыгнул с лошади, подошел к Гилларе, думая вмешаться, но любовница остановила его взглядом.

– Глубокоуважаемый господин, – обратилась она к надсмотрщику, – прости мое самовольство. И позволь спросить…

– Чего тебе, оборванка старая?

– Осторожнее, уважаемый, – женщина приосанилась, – умные люди не судят других по одежде. Дороги нынче неспокойны, и благородным господам безопаснее путешествовать в одежде бедняков. Однако не о нас речь. Скажи, ты помнишь, откуда привезли этого раба?

Надсмотрщик фыркнул:

– А чего это я должен помнить?

Гиллара подошла к нему, протянула несколько медных монет и шепнула:

– Считай мой вопрос простым любопытством.

Мужчина повертел медяки в пальцах и убрал в поясную сумку.

– Из Отерхейна пригнали. Эти варвары понабрали рабов, строили они там что-то. Город вроде. А потом, как не нужны стали... До сих пор вон еще караваны оттуда идут.

Гиллара оборвала собеседника.

– Я хочу его купить, – она махнула рукой в сторону связанного юноши и добавила: – Хорошо заплачу.

– Не могу, хозяин не разрешает их продавать.

– Никто не узнает. Скажи, что мальчик умер. Чего стоит один жалкий раб? Он же все равно дня через два к праотцам уйдет, если мы не увезем его. А я хорошо заплачу, как за здорового. Ты ничего не потеряешь.

Надсмотрщик помолчал, затем с подозрением протянул:

– А зачем он тебе? Да еще за такие деньги?

– О, видишь ли, – Гиллара потупилась, – он красивый. Даже в таком виде. А если я его отмою да одену… он доставит немалое удовольствие.

– Что-то не верю я тебе, – поморщился надсмотрщик и махнул рукой. – Ступай отсюда, пока цела.

– Мне. Нужен. Этот. Раб. Сейчас!

Долгая дорога вымотала Гиллару, а потому привычная сдержанность ей изменила. Женщина потеряла терпение и слишком резко и быстро перешла от просьб к приказам. Надсмотрщику это не понравилась.

– Нет уж, пусть подыхает! – осклабился он. – Вали, вали прочь! Терпеть не могу похотливых старух! А если…

Мужчина не договорил, а Гиллара не успела возмутиться. Вскрикнула и отшатнулась, когда в его шею по самую рукоять вонзился метательный нож. Надсмотрщик схватился за горло и, булькая кровью, свалился на камни.

Гиллара обернулась к Ниррасу.

– Ты с ума сошел?!

Тот пожал плечами.

– Наглая чернь меня раздражает. И потом, тебе ведь нужен был раб?

– Но не так… Я бы уговорила... А сейчас сюда сбегутся остальные и…

– Не сбегутся, – отмахнулся Ниррас. – Этот здесь один был: чтобы следить за полудохлыми, многого не надо. Остальные следят за теми, кто работает. Так что бери щенка и поехали. Пока они опомнятся, мы будем далеко. Только зачем тебе он?

– Потом объясню, – пробормотала Гиллара, – когда до Якидиса доберемся. А сейчас усади его на свою лошадь, сам он и шагу не сделает.

– Восхитительно! – хмыкнул Ниррас. – На мою, значит, лошадь… Я уже жалею, что расправился с надзирателем.

Он все же подошел к столбу и перерезал стягивающие раба веревки. Тот застонал и сполз на землю.

– Ну же, – поторопила Гиллара, – подними его! Не теряй времени!

Ниррас негодующе посмотрел на женщину, обреченно – на невольника. Простонал: «Какая мерзость», – затем подхватил раба под мышки, закинул на плечо и понес к лошадям, не переставая ворчать.

Аданэй почувствовал, что спасен, и тут уж окончательно впал в беспамятство, Ниррасу пришлось всю дорогу поддерживать его, чтобы не упал. Благо, дорога после каменоломен проходила близ Великого торгового тракта, что тянулся от моря до моря, рытвин и ухабов на ней почти не было, а потому до Якидиса добрались уже на следующий день.

* * *

Аданэй открыл глаза и увидел над собой потрескавшийся резной потолок, затем понял, что лежит на широкой кровати. Хорошо, что не на соломенной подстилке, как в прошлый раз...

Повернув голову влево, он столкнулся взглядом с худощавой белобрысой девчонкой. Судя по невзрачному платью из небеленого льна, она была служанкой или рабыней. Смотрела на него, округлив глаза и прижав ладошку ко рту.

– Где я? – прохрипел Аданэй.

Девчонка вскрикнула, замотала головой и сказала по-иллирински:

– Я не понимаю, господин. Сейчас… Найду того, кто понимает...

Она бросилась к выходу, но Аданэй окликнул девушку на ее языке:

– Подожди! – Служанка остановилась, обернулась, и он повторил: – Где я? – в голове царила пустота, последнее, что помнил – каменоломню, жару и столб. – Что со мной было?

– Ты во дворце госпожи Гиллары, – забормотала девушка. – Тебя привезли вот уж пару недель как. Ты весь избитый был, а потом тебя долго лихорадило. А вчера лихорадка ушла, ты уснул… и вот.

– Есть вода? Я пить хочу.

– Ой, да-да, конечно! – спохватилась служанка. – Сейчас-сейчас!

Она кинулась к стоящему в углу мраморному столику, схватила посеребренный кувшин и вернулась к Аданэю. Он приподнялся, выхватил сосуд у нее из рук, а напившись, отдал обратно и снова рухнул на кровать.

– Кто это – Гиллара?

Служанка посмотрела на него с удивлением, и Аданэй задумался. Имя Гиллара показалось знакомым. Неужели та самая? Однажды сестра иллиринского царя посещала Отерхейн, когда еще были живы и его отец, и ее брат. Но Аданэй в то время был юнцом лет пятнадцати и помнил ее очень смутно.

– Гиллара Уллейта?

– Да, – кивнула девчонка. – И она приказала сообщить, когда ты очнешься. И я…

– Да, конечно, ступай.

По старой привычке, внезапно проснувшейся, стоило оказаться в нормальных условиях, он властным жестом указал на дверь. Потом спохватился: неизвестно, знает ли Гиллара, что ее гость (или пленник?) – Аданэй Кханейри. На всякий случай лучше вести себя скромнее, в том числе и с прислугой.

Когда девушка ушла, он встал с кровати. В глазах потемнело, голова закружилась, но скоро Аданэй пришел в себя и осмотрел комнату: старая мебель, выцветший, изъеденный молью гобелен, поцарапанный мраморный стол. Хозяйка замка явно не очень богата.

Уставившись в бронзовое зеркало, Аданэй оторопел: от кровоподтеков и рассечений, которые точно должны были уродовать его тело, осталась лишь тонкая вязь шрамов. Значит, он и впрямь провалялся здесь не меньше двух недель.

За неплотно закрытой дверью зашелестели шаги, Аданэй напрягся и на всякий случай отошел вглубь комнаты. Через несколько мгновений на пороге показалась красивая пожилая женщина: белые волосы – язык не поворачивался назвать их седыми, – пронзительно-синие умные глаза, мягкие черты и приятная полуулыбка, изящный стан, подчеркнутый струящимися голубыми одеждами. В том, что это и есть госпожа Гиллара, Аданэй не сомневался и тут же склонил голову в знак приветствия. Женщина заулыбалась еще шире.