– Ты сам убедил себя во всем этом, понимаю. И возможно, ты даже сумеешь выкрутиться так, чтобы не оскорбить Иэхтриха. Да и он вряд ли захочет ссориться с Отерхейном. А как насчет самой айсадки и дикарей? Почему ты вообще решил, что они согласятся?

– Варда расскажет им, что они неверно истолковали пророчество. И если та битва заставила дикарей хоть немного поумнеть, то они согласятся. За это я позволю им вернуться в горы Гхарта, которые они считают священными и своими. Когда еще им выпадет такая возможность? Никогда. Поэтому, полагаю, они ее не упустят. И Шейра тоже. Она на многое готова ради своих айсадов.

– Ты сам себя слышишь?! – воскликнул Таркхин. – Мало того, что вместо союза с Отрейей хочешь жениться на дикарке, так еще и земли за это собираешься отдать?

– Не отдать. Всего лишь разрешить жить на них. Шейра этой разницы все равно не заметит, как и ее сородичи.

– Ладно, стоит признать, – сдался Таркхин, – что если смотреть на твои доводы прикрыв глаза, то это выглядит не таким глупым, каким на самом деле является. И возможно, тебе удастся ввести в заблуждение простонародье и кого-то из знати. Но я надеюсь, что хотя бы ты сам понимаешь, что твоя убежденность зиждется лишь на одной причине?

– Конечно. Эта причина – мое желание. А желание кхана – закон для его подданных. И одного этого уже достаточно.

Таркхин в раздражении вздохнул, но спорить больше не стал. Уже и не станет, понял кхан: обычно наставник безошибочно угадывал, когда споры с ним становились бесполезны. И все-таки старик проворчал:

– Зачем тебе вообще советники, если ты все равно никого не слушаешь.

– Так ведь советники нужны не для того, чтобы говорить мне, что делать, а для того, чтобы подсказывать, как сделать то, что я хочу. Поэтому если ты придумаешь, как лучше все это… обыграть, то я буду искренне благодарен.

– Мы с Вардой подумаем над этим, мой кхан, – кивнул Таркхин и, поднявшись, с поклоном удалился.

***

Зарина еле сдерживалась, чтобы не броситься в покои Элимера с расспросами, слезами и обвинениями. Увы, этим она только навредила бы себе, потому никуда не пошла: неподвижно стояла у окна и до рези в глазах вглядывалась в предрассветные сумерки. Сложно, невозможно было смириться с мыслью, что ее кхан решил жениться на дикарке! Зарина всю ночь – бессонную, бесконечную – спрашивала себя: почему? И не находила ответа…

Она никогда даже не мечтала стать кханне и знала, что однажды Элимер женится. На другой. На женщине благородных кровей. Но правитель выбрал непонятно кого, и это унизило Зарину настолько, что она не могла справиться с этим чувством. Неужели дикая, невзрачная, невежественная девчонка оказалась для кхана лучше нее? И это после того, как Зарина отставила ради него свой Тилирон и навсегда рассорилась с отцом, который так и не простил дочери, что она стала любовницей захватчика.

Непонимание сводило с ума, и ей казалось, будто в ответ на поцелуй она получила пощечину. Хотелось весь замок разнести, а в груди зрело ощущение покинутости, ненужности, ничейности. Боль была такой острой, что казалось, легче уснуть навсегда, умереть, лишь бы ничего не чувствовать.

И до чего же мучило и жгло, что она последней узнала о свадьбе кхана. И даже не от него самого – просто услышала замковые сплетни. Сам Элимер ничего ей не сказал. И ужаснее всего было понимание, что умолчал он не из злости и не потому, что хотел избежать расспросов, нет – он всего лишь не задумался о ее чувствах, они были ему попросту безразличны. Он даже не пришел к ней ни разу с того дня, как объявил всем о своей грядущей свадьбе.

Раньше Зарина думала, что важна ему, теперь же с болью осознала, что все это время была никем! Как рабыня, чье единственное предназначение – ублажать повелителя.

Зарина зарычала от ярости и отчаяния. Схватила со стола керамический кувшин и с размаху ударила о стену. Бурые осколки брызнули во все стороны, оцарапали руку и рассыпались по полу. Она несколько мгновений смотрела на них непонимающе, тупо, потом скинула обувь, приподняла ногу и с силой опустила на острые обломки. Закричала, когда они вонзились в обнаженную ступню – телесная боль на время приглушила душевную.

Прихрамывая, Зарина прошлепала в другой конец комнаты, оставляя за собой кровавый след. Свалилась на кровать и наконец-то заплакала в голос. Сквозь слезы повторяла: «Предатель… Предатель… Ненавижу… И тебя, и всю твою проклятую страну!»

***

Отерхейн бурлил, предвкушая большой праздник: не каждый день великий кхан брал себе жену. Унылую кладку замка украшали яркими лентами, знать шила наряды, купцы завозили лучшие вина, а из окрестных деревень гнали на убой скот. Владельцы замков и имений съезжались вместе с домочадцами в Инзар со всех окраин страны, сюда же спешили и дейлары провинций, и воинская знать, и послы других государств. Замок походил на растревоженный муравейник, и шум голосов не смолкал даже ночами.

Элимер не любил суету, но ему приходилось не только терпеть ее, но и становиться ее частью и первопричиной, постоянно появляясь на людях и говоря пышные речи.

Те, кто был недостаточно знатен, кому не хватило места в замке, расселились по всему городу. Взлетели цены в трактирах и постоялых дворах, а смекалистые горожане за плату уступали приезжим уголок в собственных домах.

Несмотря на опасения Таркхина, простых людей не особенно смутило, что кханне, вопреки традициям, станет дикарка – зато в честь свадьбы на площадь выкатят много бочек с пивом. Добраться до них удастся не всем: когда площадь заполнится, воины ее перекроют.

Зато люди благородные перешептывались с осуждением. Впрочем, дальше шепота дело не шло: мало ли кто мог услышать и донести кхану. А тот уже озаботился, чтобы по стране разнеслись слухи и разлетелись песни, будто он женится не на простой дикарке, а на могущественной ворожее и предводительнице всех лесных и степных племен. Те, кто понимал, что это не совсем так – а может, и вовсе не так, – предпочитали помалкивать.

Шейра не разделяла праздничных предвкушений отерхейнского народа. Как и горделивой радости своих сородичей, часть из которых сопровождала ее на пути в Отерхейн. Ее чувства вообще были довольно противоречивы.

Вернувшись посреди зимы в леса, к своим айсадам, будучи принята ими с радостью и без осуждения, она испытала восторг и облегчение. Однако очень скоро ее с той же навязчивостью стали преследовать воспоминания о темном вожде, как прежде преследовали воспоминания о родных лесах. И хуже всего было то, что она даже не смела ни с кем ими поделиться. Там, в Отерхейне, Шейра хоть и мимоходом, но рассказывала Видальду, Айе или даже самому кхану о своих родичах. Но здесь она никому не могла поведать об Элимере, чьи руки ее ласкали и чьи губы шептали, как она прекрасна. Ведь все айсады только проклинали его. Желали ему смерти. Называли шакалом. А она больше не могла разделить их гнев, как не могла забыть взгляды, слова и объятия темного вождя... Не могла забыть, и как сама в минуты забвения гладила его по волосам и целовала.

«Духи подшутили надо мной, – думала Шейра, – и теперь я везде чужая: и здесь, и там».

Когда к айсадам прибыли посланцы из Отерхейна, когда она узнала, зачем – за кем – они прибыли, то сердце чуть не выскочило из груди от радостного волнения. Но лишь в первые мгновения. Ликование быстро сменилось досадой: кхан даже не потрудился узнать, согласна ли она на такой союз. Он предложил племенам горы Гхарта, понимая, что они, как и сама Шейра, не откажутся от такого дара. И ему оказалось этого достаточно, вождя совсем не интересовали ее настоящие желания. Он просто решил заполучить то, что давно хотел, и нашел способ. И родичи тоже ни о чем ее не спрашивали, даже не сомневаясь, что она, конечно же, снова на все согласится. И они не ошиблись. Она согласилась. Но до чего же это злило!