Брачные обряды начинались в полночь – кхан и его нареченная отдельно друг от друга должны были пройти ритуалы очищения, скрытые ото всех, кроме жрецов. Дальнейшие церемонии совершались уже на виду у людей, продолжались до вечера и завершались большим пиром.

Женщины, приставленные к Шейре, одели ее в длинную белую тунику, обувь велели снять, затем привели будущую кханне к подземному святилищу неподалеку от замка. Завязали ей глаза и сразу ушли. Их шаги стихли, и айсадку оглушила тишина, нарушаемая лишь завываниями ветра, пробирающего до костей. Еще минута, и девушка не выдержала бы и сорвала повязку. Но тут заскрежетала дверь, раздалась тяжелая поступь. Запястье Шейры сжали мужские пальцы, потянули вперед. Она подчинилась, но у порога споткнулась. Мужчина ее удержал. Она знала – это жрец. Ее предупредили.

В нос ударили запахи сырости, дыма и полыни. Жрец ввел ее внутрь, помог спуститься по крутой лестнице. Опираясь на его руку, Шейра нащупывала стопой холодные влажные ступеньки, боясь поскользнуться и упасть.

Внизу лестницы начинался длинный проход, но закончился и он, и в лицо айсадке ударил жар, а запахи стали ярче. Мужской голос приказал снять повязку с глаз, и Шейра тут же сорвала ее и осмотрелась: она стояла в овальном помещении, в кругу из огней, горящих в каменных чашах. Все выглядело мрачно: окон не было, только вытяжное отверстие под низким потолком, испещренным мудреными символами и будто придавливающим к земле. Воздух казался тяжелым, в углах притаилась тьма, а в тени стен смутно угадывались фигуры жрецов.

Тишина, нарушаемая только треском пламени, вдруг сменилась барабанной дробью. Раздалась песня: резкие, шипящие слова лишь отдаленно напоминали отерхейнские.

В огненный круг вошел служитель: худое скуластое лицо, колючий взгляд – будто льдинки в глазах застыли. Мужчина обошел все чаши, в каждую бросил по пучку травы. Запах полыни усилился, а песня оборвалась. Затем жрец достал из-за пояса щипцы, подхватил раскаленный уголек из одной из чаш и, приблизившись к Шейре, всунул его ей в руку и резко, с силой сжал пальцы айсадки в кулак. Она закричала, задергалась, пытаясь высвободиться, но мужчина позволил не сразу. Когда же наконец отпустил Шейру, она разжала пальцы и уронила уголь. Ни к кому не обращаясь, жрец сказал:

– Костер сгорел, мертвая ушла.

Он вновь завязал Шейре глаза и, придерживая ее за плечо, повел дальше. Путь занял не больше минуты, потом мужчина приказал остановиться. Развернул айсадку влево и подтолкнул в спину.

– Иди!

Девушка сделала шаг и поняла, что находится в очень узком проходе: плечи касались грубых шершавых стен. Чуть помедлив, она пошла дальше. Коридор казался бесконечным, в обожженной руке пульсировала боль.

Стены расступились нескоро, и Шейре уже казалось, что она никогда не выберется из тесного прохода, но тут раздался надтреснутый женский голос:

– Стой!

Сухие дрожащие пальцы вытянули ее из туннеля, стянули с нее тунику, сорвали повязку с глаз. Перед айсадкой стояла старуха, одетая в плотное платье из серого льна. Помещение, в котором оказалась Шейра, напоминало предыдущее, только света было больше.

– Путь завершился и начался, – прошелестела старуха. – Ты вернулась в мир живых.

Она подвела ее к низкому столбику, на котором стоял ковш.

– Пей! – велела жрица.

Шейра послушалась. В ковше было молоко, смешанное с кровью. Айсадка опустошила его до дна. Похоже, все сделала правильно, ибо старуха улыбнулась и сказала:

– Плодородия чреву твоему.

Достала из мешочка повязку и мазь, наложила на руку Шейры, и по коже разлился холод, боль немного утихла.

На выходе из святилища – снова пришлось идти по узкой скользкой лестнице, но хотя бы с открытыми глазами – обнаженную Шейру встретили уже знакомые женщины. Закутали в широкий теплый плащ и повели к замку.

Оказавшись в своих покоях, девушка обнаружила на кровати красное шелковое платье и драгоценности. Обреченно вздохнула: отдохнуть не удастся, ведь сейчас ее начнут наряжать. Так и вышло. Одели, волосы собрали в высокий хвост, потом сменили повязку на руке.

Айсадка чувствовала себя скованно в непривычном наряде. Длинное платье затрудняло движения и путалось в ногах, тонкий венец сдавливал голову, тяжелое ожерелье душило, а серьги, кольца и браслеты напоминали оковы. Шейра не раз и не два наступала на подол. Женщины потратили час с лишним, чтобы научить ее правильно двигаться, потом в очередной раз и во всех подробностях объяснили, как вести себя на обрядах. Слова доносились, словно через преграду. Она пыталась слушать, но постоянно отвлекалась на собственные мысли.

К утру пришел Видальд: он с отрядом воинов должен был сопровождать будущую кханне на площадь, где произойдет бракосочетание.

– Ого! – присвистнул телохранитель, увидев ее в новом обличье. – Вот уж не думал, что айсадская девчонка может выглядеть, как госпожа!

Шейра нахмурилась и вызвала этим новую насмешку:

– Эй! Чего ты приуныла? Да ты же повелительницей сделаешься! Все будут тебе в ноги кланяться, даже я. – Девушка помрачнела еще больше, и воин смягчился: – Да не печалься ты. Думаю, тебя ждет не такая уж плохая жизнь. Если захочешь, сможешь и дальше шататься по степи и меня отвлекать.

Для Шейры подготовили украшенную серебром повозку, запряженную четырьмя вороными конями. Видальд с шутовским поклоном помог айсадке забраться в нее и тут же отошел к своему жеребцу.

Ворота замка распахнулись, управляемая возницей повозка понеслась по городу. С обеих сторон от нее мчалось по дюжине воинов, облаченных в праздничные доспехи, с воздетыми кверху копьями, на которых развевались вымпелы. Толпа зевак, опасаясь угодить под копыта, расступалась перед ними.

На площади, оцепленной двумя этельдами, процессия остановилась. Шейра сошла с повозки и в сопровождении жрецов и воинов двинулась к высокой выложенной розовым камнем площадке, на которой уже стоял Элимер. Внизу сгрудились вельможи – они, в отличие от простонародья, смогут хорошо все услышать и разглядеть.

Шейра чувствовала себя раздавленной и больной. Она видела все, будто сквозь туман. Чуждый обряд очищения вспоминался как сон. Сном казалось и то, что происходило сейчас. Но хотелось уснуть по-настоящему: забраться в постель, закрыть глаза, и чтобы исчезли все люди, и смолкли все возгласы. Воли сейчас хватало лишь на то, чтобы сохранять внешнее достоинство.

Шейра взошла на помост, встала рядом с кханом и уставилась в горизонт. На фоне льдисто-синего неба резко выделялись остроконечные крыши домов и взлохмаченные кроны акаций. На них айсадка и остановила взгляд.

Она едва слышала, что сказал жрец, почти не чувствовала боли, когда полоснул ножом по ее запястью, не посмотрела, как он собрал кровь в кубок, смешав с кровью кхана, и только краем глаза увидела, как служитель вылил густую багряную жидкость в священный огонь, пылающий в каменной чаше.

Айсадка смутно сознавала, что говорит разученные фразы, но не вникала в их смысл. Последующие восхваления и крики толпы тоже пронеслись мимо. Люди, слова, церемонии – все смешалось в безумной пляске. Только лицо кхана выделялось среди пестрой круговерти, а Шейра снова чувствовала себя пленницей.

На закате в замке устроили пир. По зале разливались запахи жареных козлят и барашков, каплунов и гусей под чесночным соусом, разносилась музыка лютней и барабанов, сопровождаемая веселыми напевами сладкоголосых певцов. Восхваления сменялись добрыми пожеланиями, и послы соседних государств соревновались с отерхейнской знатью в красноречии.

Кхан отвечал на их речи столь же выразительно, а Шейра поднимала кубок с вином и улыбалась, кажется, из последних сил.

Элимер внимательнее взглянул на айсадку. Красное платье с причудливой вышивкой, накидка из волчьей шкуры, венец, усыпанный рубинами, преобразили ее, сделали взрослее, женственнее и... непривычнее. Так что теперь она и впрямь казалась властительницей племен, а не безвестной дикаркой. Но, несмотря на столь яркое обличье, от него не ускользнула ее усталость.