И еще кое-что вспомнилось. Та ночь, когда он впервые пришел сюда вместе с юношей. И слова: «…она сказала, что озеро и роща никогда меня не тронут. И я ей поверил, потому что она, я так думаю, ведьма…»

Если это было правдой, и Аззира обещала Вильдэрину безопасность в этом месте, то Аданэю-то нет! А сегодня он впервые оказался здесь на закате сам по себе, один, тогда как прежде всегда приходил с юношей и вроде как, получается, находился под его защитой.

«Так не бывает, – внушал себе Аданэй. – Так не должно быть».

Вязкая тишина, которая была чем-то большим, чем просто отсутствием звуков, засасывала в себя, поглощала, и казалось, что еще немного, он сольется с ней, растворится в ней, исчезнет из мира живых.

Ледяная дрожь змеей проползла по позвоночнику и удавкой легла у шеи. Задыхаясь от ужаса, Аданэй развернулся на тропе, готовый унести ноги отсюда. Побежал прочь из рощи, быстрее, к саду – и во дворец.

Впереди завиднелся просвет между стволами, серый после заката, и Аданэй ринулся к нему, вбежал в него – и взгляду открылось озеро. Такое же беззвучное, как все вокруг. По воде ползла рябь, но ни плеска воды, ни кваканья лягушек – ничего не было слышно.

Страх неожиданно отпустил, на смену ему пришли смирение и безразличие, вдруг стало неважно, что случится в этом странном мире. В том, что этот мир – иной, Аданэй уже не сомневался, но сейчас его это не волновало. Не волновало и то, как и когда он умрет. Может, его разорвет женщина-медный-коготь, может, алвасти утащит в темную глубь озера, или духи заманят в пляску: он прокружит несколько минут, а окажется, что сотни лет. А может, иясе – хозяин рощи – выскочит из-за деревьев и, сверкая зелеными буркалами, погонит прочь.

Аданэй рухнул на траву и обхватил голову руками. Навалилась невыносимая усталость. Хотелось, чтобы все поскорее закончилась.

Воздух задрожал. Спустя миг в глаза Аданэю ударили солнечные лучи, а в уши ворвались человеческие голоса. Испугавшись, он вскочил и огляделся: роща изменилась до неузнаваемости. Только что опадали иссохшие листья – теперь расцветали каштаны и облетал дикий миндаль. Ароматы цветов смешивались с запахами травы и влажной почвы, на берегах алели анемоны, желтела горчица. На восточном берегу озера возвышался деревянный, украшенный гирляндами помост, вокруг которого толпились иллиринцы в ярких праздничных одеждах.

Любопытство пересилило и страх, и безразличие. Аданэй двинулся к людям, но на всякий случай держался за деревьями. Он весь вспотел, ведь оказался в шерстяном плаще в разгар весны.

Подойдя ближе, Аданэй заметил в руках у людей зеленые ветви. Мужчины, женщины и даже дети размахивали ими и то пели, то просто переговаривались и смеялись. Здесь явно шло какое-то празднество. На помост взошли двое: мужчина с безвольно опущенными плечами и красивая темноволосая женщина.

Аданэй смешался с толпой. Несмотря на странную для весны одежду, на него не обратили внимания, даже мельком не глянули. Желая узнать о происходящем побольше, он окликнул стоящего рядом мужчину, но тот и бровью не повел, словно не слышал. Аданэй коснулся его плеча – рука, не встретив преграды, прошла сквозь тело. Он вскрикнул и отпрянул.

«Морок! Нечисть шутит!»

Он не знал, как развеять наваждение, равно как не знал, сколько времени прошло: как известно, в разных мирах оно течет по-разному. В душу опять заполз липкий страх, кисти рук похолодели, ноги словно приросли к земле. Судорожно сглотнув, Аданэй опять перевел взгляд на помост.

Мужчина и женщина там подбросили в воздух по горсти зерна, из большого рога вылили на землю вино и сошли с возвышения. Толпа расступилась, освобождая им путь. Парочка оказалась в десятке шагов от Аданэя, ему удалось рассмотреть их получше, и в женщине он узнал Лиммену, только выглядела она куда моложе. Получается, он видит перед собой минувшее?

Почувствовав взгляд, Аданэй повернул голову. На него смотрела девочка лет семи – черноволосая, бледная, тщедушная, с ярко-зелеными глазами. Казалось, будто она, в отличие от остальных, его видит, словно тоже попала в призрачный мир из явного. Не выдержав, Аданэй потянулся к ней рукой, желая дотронуться, но девочка тоже оказалась бесплотной. Тем не менее глядела прямо на него, а потом зашипела, почти не разжимая губ:

– Качай убитого ребенка… Качай убитого ребенка… Пусть пальцы окрасятся кровью любимой, крепости падут в руины, и страшная жертва свершится…

Люди, стоящие вокруг, не смотрели на девочку. Она же вдруг отвела глаза от Аданэя, словно перестала его видеть. Лицо ее побледнело еще сильнее, она закрыла уши руками и завизжала:

– Они кричат, они кричат, им больно, они кричат! Хватит, хватит, пусть умолкнут!

– Уберите ее! – воскликнула Лиммена. – Угомоните!

К так и не переставшей визжать девочке подбежала какая-то женщина и, не обращая внимания на плач и крики, унесла вглубь рощи.

Сам не понимая зачем, Аданэй последовал за ними, но сделал несколько шагов, и закружилась голова, он осел на землю. Прижал пальцы к вискам, зажмурился.

Открыв глаза, обнаружил, что вокруг вечер и осень, и нет ни помоста, ни людей. А еще вернулись звуки: ветер играл листьями, вода с голодным бульканьем билась о берег, кричали птицы, пели сверчки.

Он помотал головой, пытаясь прийти в себя, попробовал встать, а ноги одеревенели и не слушались. Удалось лишь с третьей попытки. В онемевших ступнях плясали иглы: болезненные и в то же время приятные.

Не теряя времени, Аданэй бросился прочь от озера. Боялся одного: вдруг прошел не час, а век? Он так спешил и волновался, что не замечал ни кочек под ногами, ни рытвин. Не обратил внимания и на то, как вышел из рощи в сад. Осознание пришло позднее, когда уже приблизился к освещенному дворцу и осмотрелся. Все выглядело по-прежнему, хвала богам, но все равно он не сбавил шага, пока не добрался до своих комнат. Там в изнеможении повалился на кровать, стараясь отдышаться, чем вызвал недоумение Парфиса.

В голове роились мысли и вопросы: что такое случилось у озера? кто эта девочка? что значили ее слова? какой такой ребенок? чьи руки обагрятся кровью и чьей?

Ответить ни на один вопрос не мог, только еще сильнее запутался. Паутину мыслей разорвал стук в дверь, затем на пороге возникла Рэме. Окинула его ледяным взглядом и ледяным же голосом произнесла:

– Великая ждет тебя в своих покоях.

***

Иллирином завладела зима. Не самое приятное время года здесь. Теплая, но влажная, слякотная и серая, она нагоняла тоску. Солнце почти не показывалось, а ночью иногда выпадал мокрый снег, днем превращаясь в грязь.

В один из промозглых тусклых дней Ниррас навел царицу на мысль дать Айну должность писаря при совете. Мол, это будет удобно: пусть парень записывает сказанное там, а заодно они все смогут тут же, не откладывая, обратиться к нему, если понадобятся какие-то сведения о его родине и его былых связях.

Когда Лиммена приняла эту мысль и начала размышлять, как бы это все устроить, Ниррас устами своего союзника Оннара намекнул ей, что неплохо бы устранить Аззиру, выдав ее замуж за бывшего невольника. А поскольку Айн, безусловно, верен повелительнице, то можно попросить об этом его. Тем более что им необязательно сходиться по-настоящему, как муж с женой, достаточно просто провести обряд. Все равно никто не сможет проверить, учитывая, что всем известно о поведении Аззиры. Что? Она сама может не согласиться? Так надо пообещать высшим жрицам богини-матери, что им пару раз в год позволят проводить их ритуалы в священной роще в Эртине, и они уговорят Аззиру на что угодно. А Гиллара? А ей просто никто не скажет, свадьбу проведут втайне, и узнает она о ней слишком поздно.

Подтолкнуть Лиммену к такому решению оказалось несложно. Царица по достоинству оценила мысль убрать с пути своей дочери соперницу, выдав последнюю за недавнего раба: иллиринская знать никогда не примет такого человека властителем, не захочет ему подчиниться, а значит, и Аззире не видать трона. Зато Айн, женившись на особе царской крови, с легкостью сможет войти в совет пусть для начала хотя бы писарем. Лиммена и так прислушивалась к его мнению – он хорошо разбирался в войне и политике, особенно когда речь заходила об Отерхейне.