– Не припомню, чтобы у тебя возникали какие-то трудности со свободными людьми, пока ты прислуживал Вильдэрину, – с холодом в голосе произнесла Лиммена.

– Конечно, ведь в то время я только и делал, что носился с его поручениями, – усмехнулся Аданэй, снова поднимаясь на ноги. – Так что и со свободными людьми толком не сталкивался. Не считая кухонной прислуги, надзирателей и стражников. И то, в тот самый день, когда все-таки столкнулся… тогда, у тебя в покоях, с Уссангой… Ты помнишь, чем это закончилось.

– Помню, – сказала она и собиралась сказать что-то еще, но тут дыхание ее перехватило, из груди вырвались хрипы, она согнулась.

Это опять началось. Ее нескончаемый кашель.

Аданэй подлетел к ней, придержал за плечи и одной рукой принялся растирать участок груди под ключицами, будто это могло помочь. Он не в силах был облегчить ее страдания, потому лишь пытался успокоить, наговаривая нежности. Все-таки как он ни лгал Лиммене, как ни двоедушничал, но зла ей не желал.

Царица затихла лишь через четверть часа. Обессилев, она повисла в руках Аданэя, и он отнес и усадил ее на тахту, сам опустился рядом, прижал к себе.

– Прости меня, родная, – шептал он. – Это все из-за меня, я огорчил тебя этим своим дурацким разговором, дурацкими упреками… Пожалуйста, забудь все, что я наговорил. Ради тебя, чтобы быть с тобой, я вынесу что угодно. Хоть еще десяток таких геввитов драрранов.

– Нет, ты был прав, солнце мое, – слабым голосом откликнулась Лиммена, привалившись головой к его плечу. Он поглаживал ее по волосам. – Я была слепа и так радовалась своему счастью, что совсем не задумывалась о твоем…

Аданэй коснулся губами ее виска, на котором завивалась темная прядь волос, а потом целовал щеки, глаза и губы, и на минуту ему показалось, будто он даже любит эту женщину. Ту, которая скоро вернет ему свободу. Ту, благодаря которой он получит и власть.

Спустя пару дней Лиммена торжественно вручила ему вольную, и в тот же день нареченного Айном из рода Улгру внесли в Список свободных. Теперь никто из иллиринцев не мог снова обратить его в раба, даже сама царица. В ее власти было отправить его в ссылку, заточить в темницу, казнить, но сделать невольником – никогда. Таков был закон.

Ниррас, осторожничая, не поздравил сообщника с успехом, но ликование в глазах выдавало его радость.

Аданэй наконец-то избавился от ненавистного рабского ошейника и заказал у дворцового кузнеца нож, положенный каждому свободному. Лиммена же вручила ему еще и дорогой меч с орнаментом на инкрустированной серебром рукояти, который могли позволить себе лишь знатные воины.

«Я назову его Освободитель», – решил он.

Первое, что сделал Аданэй, добившись свободы – покинул дворец. Выехал за ворота на вороной кобыле, взятой в царских конюшнях, промчался мимо широких торговых рядов и оказался на огромной площади. Выложенная гранитными плитами, она находилась в самом сердце Эртины. В будни здесь на потеху показывали уродцев, а уличные музыканты, танцовщики и акробаты устраивали представления. Здесь же проводили празднества, коронации и казни.

Вокруг высились белокаменные дома вельмож, в богатых лавках торговали шелками и тончайшими хлопками, изысканными украшениями и специями. На многолюдных улицах осень почти не ощущалась, и ничто не напоминало дремотную жизнь дворца.

Аданэй выбрал широкую, ровную, обрамленную оливковыми деревьями дорогу и поехал по ней в сторону затуманенной горной полосы, сейчас окрашенной рыжим. То и дело ловил на себе заинтересованные взгляды знатных столичных жителей и понимал почему. В богатой одежде и украшениях, восседающего на великолепном вороном коне, молодого и красивого, его принимали за незнакомого вельможу. И Аданэй наслаждался взглядами, впитывал их в себя, купался в них, ведь впервые иллиринцы смотрели на него, как на свободного человека.

Свернув с широкой дороги, он не сразу заметил, как богатые дома постепенно сменяются жилищами попроще. Одежда людей стала потрепаннее, невзрачнее, всадников поубавилось. Откуда ни возьмись, выскочил чумазый мальчонка, едва не угодив под копыта. Размахивая руками, выкрикнул:

– Сладости! Сладости! Купи сладостей, благородный господин!

От сладостей Аданэй не отказался бы, но внезапно понял, что у него нет денег, даже мелкой монеты. Пока жил во дворце, не задумывался об этом, и теперь пришлось делать вид, будто предложение мальчишки его не заинтересовало. Проехав мимо, услышал, как тот буркнул: «Сквалыга. Медяка ему жалко».

Без единого аиса в кошельке Аданэй почувствовал себя неуютно и решил вернуться. Уже подъезжая обратно к торговым рядам, подумал, что можно бы продать один из своих браслетов кому-нибудь из ювелиров. Так, для начала. А потом, когда они с Ниррасом убедят царицу дать ему должность во дворце, он станет получать жалованье и вопрос денег отпадет сам собой.

Он остановился возле первой попавшейся ювелирной лавки – из красного мрамора, с витыми полуколоннами у входа – привязал лошадь к коновязи и вошел внутрь. За прилавком стояла женщина, хоть и необычная на вид – с крепкими руками и грубоватым, словно вытесанным из камня лицом. В Отерхейне жены не занимались ни торговлей, ни ремеслами. Вообще редко работали на чужих людей, в основном присматривая за хозяйством. Следили, чтобы мужья и дети были накормлены и одеты, а скотина и дом ухожены. Только если семья лишалась кормильца, и это грозило голодной смертью, то вдовы и дочери шли прислуживать в трактиры или богатые дома.

В Иллирине по-другому. Аданэй давно понял, что нравы здешних жительниц куда более вольные, но думал, что только среди знати. Выяснилось, что не только.

Он протянул торговке тонкий браслет. Та осклабилась и подмигнула:

– У господина, видать, тяжелые времена?

Аданэй промолчал.

– Точно тяжелые… – усмехнулась женщина, как ему показалось, с превосходством.

– Не трать мое время. Нужен браслет, так давай сотню аисов. А нет, так пойду к другим.

Торговка не стала спорить. Быстро распознала, что браслет из золота удивительной чистоты: нельзя было упускать дурня, запросившего за дорогое украшение такую смешную сумму. Аданэй и сам понимал, что продает украшение в несколько раз дешевле его приблизительносй стоимости, но очень уж хотел поскорее взять в руки настоящие деньги, а вот тратить первый свободный день на то, чтобы торговаться, напротив, совсем не хотел.

Через несколько минут Аданэй вышел из лавки с сотней аисов, по соседству купил себе медово-коричных сладостей за несколько медяков, разменяв один аис, и тут же съел.

Если судить без пристрастия, то на дворцовой кухне лакомства были куда нежнее и слаще, но в них отсутствовало главное – привкус свободы. Именно им наслаждался Аданэй и ни на что не променял бы. Он сознавал, что его поведение, его радость сейчас немного детские, но это ничуть его не смущало.

Вторым действием, которым он решил ознаменовать свою вновь обретенную волю, стала прогулка к священному озеру. На растущей луне. Когда рабам нельзя. А свободным можно.

Он отправился туда на следующий же день и, отыскав знакомую тропку, углубился в рощу, полыхающую огнем листвы и пламенем заката. Он собирался только дойти до озера и вернуться, чтобы успеть еще и к Лиммене. Женщина относилась к его ребячливому упоению свободой с добродушной улыбкой и пониманием, за что он был ей очень благодарен.

До озера оставалось совсем чуть-чуть, когда привычные вечерние звуки вдруг, враз исчезли, умерли. Не слышалось ни криков птиц, ни стрекота насекомых, ни шороха сухой листвы, ни шепота ветра, ни шуршания травы и хруста веток под ногами. Тишина была неестественной.

Он остановился и запрокинул голову. Ветви деревьев раскачивались, листья трепетали, но их шелест по-прежнему не доносился до ушей. Аданэй испугался, что оглох. Чтобы понять наверняка, набрал в грудь побольше воздуха и крикнул. Звук пробежался по роще, запутался в макушках деревьев, отозвался эхом и исчез. Дело было не в глухоте. От понимания этого стало жутко, и поневоле вспомнились пугающие байки, рассказанные Вильдэрином.