— Подай кафтан, — сказал он, и тот безошибочно выбрал из двух темно-синий. — Ты всё так же читаешь мои мысли.

Глед помог надеть его, а затем принялся застегивать пуговицы и поправлять манжеты.

— Господин, я с вами с тех пор, как вам было пять, — улыбнулся он. — Мне ли не знать о таких вещах. К тому же этот кафтан подходит вашему цвету глаз.

— Матушка до сих пор не знает, что мне нравится, а ведь мы вместе уже шестнадцать лет, — Калеб позволил ему оправить одежду, а затем протянул руку. Глед подал императорский перстень, лежащий на столе. — Единственное, что ей было интересно, выучил ли я новую поэму.

— Она старалась развить вашу память, — сказал Глед. — Смею заметить, у неё отлично вышло.

— Это так, — Калеб закатил глаза, вспоминая, а затем критически оглядел себя в зеркале. — Она била меня веером по рукам каждый раз, когда я запинался. Сейчас мне хватает одного взгляда, чтобы запомнить текст, но мне стала ненавистна поэзия. Боюсь, я никогда не буду сочинять стихи, как отец.

— Зато у вас чудесно получаются ювелирные украшения, — заметил Глед. — Вы уже обработали те яркие камни, которые привезли послы из королевства Алия?

Калеб бросил взгляд на стол, стоящий около окна. Утренние лучи солнца падали на него, освещая наброски украшений, чертежи колец и ожерелий, а также необходимые инструменты. В особых шкатулках хранились драгоценные камни и заготовки из благородных металлов. Рядом стояло множество магических светильников. Они предназначались для работы ночью, когда естественного освещения не хватало, а вдохновение накатывало, веля приступить к работе. Посреди стола лежало недоделанное украшение, которому Калеб давно не уделял внимание. С тех самых пор, как отец погиб, а Бланш изменился. Впервые за многие недели он ощутил знакомую волную тепла, поднимающуюся из груди, и почти сделал шаг к столу прежде, чем остановить себя.

— Я ещё не закончил, — сказал он и отвернулся от места отдыха и творчества. Глед не сдержал улыбку.

— Вы светитесь, Ваше Величество, — заулыбался он. — Я так рад снова видеть вас живым!

Калеб, подавив ухмылку, сложил руки на груди и вздернул подборок.

— Когда это я был мертвым? — нарочито строго спросил он. — Или тебе так хочется увидеть мой хладный труп?

— Как можно! — Глед показательно схватился за сердце и отшатнулся. — Я столько лет верой и правдой служил вам, а вы говорите такие страшные вещи. Прошу прощения, вынужден оставить вас, чтобы в одиночестве умыться слезами.

Сдерживать улыбку стало труднее, и Калеб отвернулся, чтобы не смотреть на комичное выражение лица охранника.

— Если бы тебя ни взяли во дворец, держу пари, ты блистал бы на сцене.

— Вы мне льстите, — засмеялся Глед и перестал дурачиться. — К тому же я не вижу себя ни в какой другой роли, кроме вашего верного стража. Я закрыл вас от убийцы в тот день, — он приложил руку к груди, к тому месту, где находился большой уродливый шрам. — И сделаю это снова. Столько раз, сколько потребуется.

Калеб подошел к нему и положил руку на плечо.

— Я знаю, — сказал он. — Приятно видеть, что остались люди, которым можно доверять.

— Мы с Кардом всегда будем на вашей стороне, не сомневайтесь. Что бы ни случилось, вы можете положиться на нас.

Они покинули покои и отправились по коридору к тронному залу. На полпути к ним присоединился Кард, бесконечно извиняясь за опоздание, и коротко сообщил, что его задержал отец. Глед отпустил несколько шуток по этому поводу, и тот едва сдержался, чтобы не пнуть его. Остановило лишь то, что весь дворец так или иначе наблюдал за ними и оценивал каждый шаг. Кроме того, следовало проявить бдительность. В прошлый раз на них уже напали здесь, и не было гарантий, что это не повторится. Осознавая опасность, Калеб с недавних пор принялся носить с собой больше оружия, чем обычно. Теперь у него был не только зачарованный кинжал на правом бедре, но и два ножа, спрятанных в специальных кармашках высоких сапог. Защищали его два перстня и брошь, сделанные Эдгаром. Они должны были отвести смертельный удар, приняв его мощь на себя. Подобные раньше носил отец, и они не раз спасали его. Впрочем, от смертоносного луча в битве при Рипсалисе не помогли.

Калеб шел по коридору, мельком оглядывая слуг, что глубоко кланялись, советников, что спешили куда-то с бумагами, стражников, что вытягивались по струнке при виде него, и знатных дам, которых матушка пригласила на аудиенцию. Каждый из них выражал почтение согласно этикету, однако во взглядах до сих пор читалась насмешка. Калеб старался не обращать на это внимания и сосредоточиться на том, чтобы не проглядеть очередную засаду, если она будет. К счастью, он добрался до тронного зала без проблем и занял свое место.

Огромное, обитое мягкой алой тканью кресло всё ещё казалось слишком большим для него. Гораздо удобнее было в том, что стояло справа. Оно выглядело скромнее, меньше, было не так украшено драгоценными камнями и благородными металлами. Калеб с легкой тоской посмотрел на него, невольно вспоминая, как беззаботно сидел там, думая, что отец проживет ещё лет пятьдесят. Теперь оно пустовало. Отныне Калеб занимал центральное место, причем не только в тронном зале, но и во всей империи. До тех пор, пока у него ни появится собственный ребенок, оно останется молчаливым напоминаем о юности и том, как внезапно та может закончиться.

— Ваше Величество, прикажете начинать? — спросил слуга, и несколько советников среднего звена, которые обязаны были присутствовать здесь, уставились на Калеба. Он кивнул.

— Да, время пришло.

Двери распахнулись, и в тронный зал вошел взволнованный мужчина. Он был одет в простую крестьянскую одежду, тщательно выстиранную, добротную, но далеко не новую. В руках покоилась корзина, накрытая тканью. Слуге не нужно было заглядывать внутрь, чтобы Калеб понял, что там лежали яйца и немного хлеба — подарки от семьи мужчины в благодарность за возможность войти во дворец. Тщательно проверив гостинцы, слуга унес их и пригласил мужчину пройти ближе к трону. Тот разволновался ещё больше и постарался незаметно вытереть вспотевшие руки о штаны. Калеб взглянул на него свысока и повелительно махнул рукой, разрешая высказаться. Глед и Кард, стоящие на почтительном расстоянии, внимательно оглядели мужчину, будто ожидая, что тот сейчас из воздуха достанет арбалет и выстрелит.

Собравшись с духом, мужчина принялся излагать просьбу. Подобные аудиенции были ежемесячным мероприятием, которое много лет назад ввел император Корнелиус. Он хотел стать ближе к простому народу, чтобы знать, какие у них горести и радости. Столкнувшиеся с бедами люди отчаянно нуждались в помощи и искали любые способы заполучить её. Возможность напрямую поговорить с императором, который, как известно, прислушивался к ним, дарила надежду. Люди выстраивались в огромные очереди, чтобы попасть во дворец, а также готовили подарки и гостинцы. Разумеется, императору никогда не давали еду, которую приносили из города, ведь она могла быть не только несвежей, но и отравленной. Как правило, после тщательной проверки её передавали нуждающимся.

Когда отец был жив, Калеб часто присутствовал на таких мероприятиях. Он любил наблюдать за тем, как тот ловко решает проблемы людей и как в их глазах расцветает надежда. Со слезами радости и широкими улыбками, они начинали глубоко кланяться, благодаря за помощь. В последние годы отец доверял Калебу решать некоторые проблемы людей, повелительно указывая рукой на очередного крестьянина, который с содроганием сердца глядел на них. В такие моменты Калеб, ощущая внутри подъем, начинал расспрашивать того, чтобы подобрать лучшее решение. Когда он отдавал приказ, отец удовлетворенно кивал, и на душе становилось легче.

Калеб любил свой народ. Он хотел помогать людям, попавшим в трудную ситуацию, а потому радовался, что, наконец, пришло время для ежемесячной аудиенции. С тех пор, как погиб отец, это был первый раз, когда мероприятие состоялось. Всё это время народ был в трауре, да и Калеб был не в том состоянии, чтобы пытаться кому-то помочь. Дыра в сердце никак не затягивалась, и даже сейчас смотреть на императорский перстень было тяжело. Хотелось верить, что битва при Рипсалисе оказалась дурным сном, и отец вот-вот войдет в тронный зал, сияя уверенной улыбкой, вот только...