– Кажется, да, – ответил Розовски. – Послушай, дай закурить. Я забыл сигареты в машине.
– Кури, – инспектор протянул пачку «Тайма». – Только, пожалуйста, с пеплом осторожнее. Не стряхивай куда попало.
– Здесь никто не курил, успокойся, так что я никаких улик тебе не испорчу.
Алон нахмурился:
– Ты что, обыскивал номер?
– Бог с тобой, Ронен, просто осмотрелся. Я же, все-таки, полицейский.
– Так чего она от тебя хотела? – недовольно спросил инспектор.
– Я же говорю – понятия не имею. Позвонила, попросила приехать. Я приехал. Все.
– Послушай меня, Натан, – ласково сказал инспектор Алон. – Послушай и запомни: если ты решил заняться расследованием дела об убийстве Розенфельда…
– С какой стати? – Натаниэль сделал удивленное лицо. – Я о нем вообще узнал только из газет.
– Из газет? – инспектор прищурился.
– Откуда же еще? Хотя нет, кажется, сначала я услышал о нем по радио. Что ты на меня так смотришь, Ронен? Мой круг интересов знаешь: рогоносцы, мелкие жулики. Я вовсе не собираюсь отбивать твой хлеб.
– Зато я твой – собираюсь, – бесцеремонно сказал инспектор. – Так ты говоришь, она позвонила тебе в четверть третьего? И ты сразу все бросил и поехал?
– А мне и бросать-то особо нечего было. Мертвый сезон, как говорится, мелочевка.
– Нашли пулю, инспектор, – сказал один из полицейских.
– Покажи… – инспектор повертел в руке сплющенный кусочек свинца. – Что скажешь, Натан?
Розовски осторожно взял пулю.
– Семь и шестьдесят пять, – сказал он. – Ари Розенфельд был убит из револьвера того же калибра.
– Да? В какой, интересно, газете ты прочитал такие подробности?
– В «Вестях», – не моргнув глазом, ответил Натаниэль. – Русская газета.
Вряд ли Ронен выучит русский язык специально, чтобы уличить бывшего начальника во лжи.
– Н-да…Точно, семь-шестьдесят пять, – сказал инспектор Алон, возвращаясь к пуле. – Только револьвер Розенфельда, слава Богу, уже ни в кого не может выстрелить, поскольку лежит в отделе баллистической экспертизы у нас в управлении.
– Действительно, слава Богу.
Ронен Алон повернулся к подчиненным.
– Что с отпечатками пальцев, Шимон? – спросил он незнакомого Натаниэлю полицейского.
– Ничего, кроме отпечатков убитой – никаких следов, – ответил Шимон.
– А на чашках?
– Вообще никаких следов. Стерты. На одной – след губной помады. А у убитой губы ненакрашены. Помаду тоже пытались стереть, ее почти не видно.
– Ясно… – он снова обратился к Натаниэлю: – Ты говоришь, разговаривал с ней в четверть третьего?
– Да.
Алон обратился к Бен-Шломо:
– Нохум, ты можешь сказать, когда произошло убийство?
Доктор, осматривавший тело убитой, выпрямился и с сожалением покачал головой.
– Почему здесь не работает кондиционер? – с досадой спросил он.
– Ты меня спрашиваешь?
– Да нет, но при этой температуре и влажности очень легко ошибиться. Сейчас я могу сказать только, что смерть наступила между десятью часами и тремя.
– Ничего себе, разброс! – Алон посмотрел на Розовски, нахмурился. – Что ж, будем исходить из твоей информации. Позвонила в четверть третьего, ты вошел в номер…
– В двадцать минут четвертого, – подсказал Натаниэль. – Или около того.
– Значит, в четверть третьего она еще была жива. То есть, кто-то сюда вошел в течение того часа, что ты добирался, верно? Кто это мог быть?
– Кто угодно, – ответил Розовски. – И никто конкретно. Но впустила она знакомого. Во всяком случае, некоторое время они беседовали, – он кивнул в сторону столика. – Видишь, даже успели выпить чаю.
– Да, верно. Хотя это могло произойти раньше.
– Могло, – согласился Розовски.
– Шеф, в сумке документы, – сказал Дани.
– Покажи, – инспектор раскрыл папку, быстро, но внимательно перелистал документы. – Ты знаешь, что это? – спросил он Натаниэля.
Розовски заглянул в папку.
– Обычные документы репатрианта, – ответил он. – Джентльменский набор. Свидетельство о рождении, свидетельство о браке, о разводе, о смене фамилии.
– А вот это? – Ронен показал на пожелтевший ветхий листок с обтрепанными краями. – Какая-то архивная бумажка. Что это?
Натаниэль усмехнулся.
– Очень важная бумажка, – сказал он. – Видимо, ей пришлось подтверждать свое еврейское происхождение. Справка из Архива МВД. Выдана в 1946 году, сразу после войны.
– Ясно, – инспектор Алон закрыл папку. – Разберемся в управлении… Получается так, что некто вошел, прямо от порога выстрелил в нее и тут же ушел… Какие выводы можно сделать из этого?
– Ну, во-первых, он должен был ее знать. Прямо с порога в незнакомого человека не выстрелишь. И потом, вовсе не с порога. Он вошел в комнату.
– Можно просто запомнить по фотографии, – возразил Ронен.
– Тоже верно. Во всяком случае, он должен был точно знать, что Соколова в номере одна.
– Возможно… – Ронен поднялся. – Пойду, побеседую с портье. Составишь компанию?
– Если хочешь. Только учти: я с ним уже разговаривал.
– Когда?
– Прежде, чем подняться в номер.
– Зачем?
– Хотел немного ознакомиться с ситуацией. Я ведь не был знаком с ней, – он кивнул в сторону кровати.
– И что же?
– У Соколовой сегодня был посетитель, если верить портье – только один. Он ушел значительно раньше – в половине одиннадцатого.
– И больше никого не было?
– Портье больше никого не видел. Но это – достаточно условные показания.
– Что значит – условные?
– То и значит. У них сегодня прием пассажиров из «Бен-Гурион». С самого утра. Он так мне и сказал: «Если меня не спрашивали о жильце, я не могу помнить точно, был посетитель или нет.»
– Ты что – допрашивал его? – хмуро спросил Алон.
– Бог с тобой, нет, конечно. Так… поболтали немного.
Инспектор задумался.
– Так, – сказал он. – Все равно – я должен допросить его. Дани, – обратился он к одному из полицейских. – Опроси соседей. И вызови санитаров, пусть забирают тело… Не может быть, чтобы никто не слышал выстрела.
– Стрелять могли из пистолета с глушителем, – заметил Розовски.
– Тут очень тонкие стены, – возразил Алон. – Даже выстрел из пистолета с глушителем мог быть слышен. Нам важно знать – когда именно произошло убийство.
Розовски покачал головой.
– Ты прислушайся, Ронен.
– А в чем дело?
– Послушай, послушай.
Они на мгновение замолчали. Из-за стен доносились многоголосые крики, детский смех, грохот передвигаемой мебели.
– Как думаешь, в этом балагане можно что-нибудь услышать?
– Н-да-а… – протянул Алон. – Ты прав. Устроили из отеля какой-то лагерь для перемещенных.
– Или, вернее, центр абсорбции… Что ты хочешь, – сказал Натаниэль. – Восемьдесят тысяч репатриантов из одной России. Недавно поставили рекорд: около восьмисот за один день! В Хайфу пришел паром. А сколько будет еще? Министерство строительства уже воет.
– Вот именно, – буркнул Ронен. – Между прочим, страна не резиновая. Я сам – сионист, и отец мой был сионистом, и дед тоже. Но одно дело – быть сионистом теоретически, и совсем другое… – он не договорил, махнул рукой. – Не обижайся, Натаниэль, я не тебя имею в виду. Между нами – ну какие они евреи?
– Я и не обижаюсь, – ответил Розовски.
– Понимаешь, меня бесит, что они приезжают – и начинают выяснять свои отношения именно здесь, в Израиле, – Ронен кивнул на тело Соколовой. – Почему не там? Почему здесь?
– Да ладно тебе, – сказал Розовски. – Брось чепуху молоть. Ты же знаешь, что процент преступности среди репатриантов ниже среднего по стране. Я имею в виду серьезные преступления. И потом: с чего ты взял, что здесь сводились старые счеты? У тебя есть какие-то данные?
– Ничего у меня нет. Пока нет. А что касается процента преступности… – Ронен с досадой поморщился. – Ка будто ты не знаешь, что русские просто предпочитают не обращаться в полицию. Ты ведь на то и рассчитывал, открывая агентство, сам мне рассказывал. Так что мы толком не знаем, каков истинный процент преступности в их среде… Ладно, не обращай внимания, это я так… Очень много работы. Я просто устал.
