Искры («Я достал из кремня…») Я достал из кремня́ Две-три искры огня́, Уронил я их в трут, Вот, горят, и поют. Огневзорный возник Над лучинами лик, И рождают дрова Огневые слова. И течёт, просветлев, Огнемётный напев, Не поможет вода, Мой костёр – города. Клятва
Я даю себе клятву священную Любить самого себя. Возвращаюсь в святыню свою незабвенную Хранить свой лик, не дробя. Много раз я себя отдавал на растерзание, Я себя предавал для других. Встанет об этом когда-нибудь седое сказание. Но плющ на седой стене струится как юный стих. Мой лик закреплён в долгодневности. Проснётся под камнем змея. Но праздник цветов так нов и так свеж в их напевности. Все цветы и цвета говорят: «Это – я. Это – я. Это – я». Водительство Водительство… Родительство… Созвездья… Луны… Боги… Водительство… Мучительство… Зубчатые пороги… Едва ты в воду кинешься, помчит твою ладью, На камни опрокинешься… И всё же – я пою. Водительство венчанное Родителя, Друида, Есть таинство желанное, здесь рабство – не обида. Глаза – в глаза. Гряди, гроза. Подъятый меч пою. Луна, Звезда, и Щит Златой. Берите кровь мою. От скалы до скалы От скалы и до скалы, Где проносятся орлы, Высоко в соседстве звёзд, Протянулся тонкий мост. Эта жёрдочка тонка, От равнины далека, И ведёт от Красных Гор К глади Матовых озёр. К озаренью жемчугов, В мир существ, где нет врагов, К воссиянью вышины, В замок Солнца и Луны. Трудно к жёрдочке дойти, Страшны срывности пути, Но во сколько раз трудней Перейти в простор по ней. Не в эти дни Не в эти дни вечеровые Паденья капель дождевых, – Не в эти дни полуживые, Когда мы душу прячем в стих, Чтоб озарить себя самих, – О, нет, тогда, когда впервые, Как капли жаркого дождя, Струились звёзды, нисходя На долы Неба голубые, – Тогда, как в первый раз, в ночи, Средь звёзд, как меж снежинок – льдина, Жерло́ могучего Рубина, Соткав кровавые лучи, Окружность Солнца-Исполина Взметнуло в вышний небосклон, И Хаос древний был пронзён, – Тогда, как рушащие громы, Бросая миллионный след, Качали новые хоромы, Где длился ливнем самоцвет, И свет был звук, и звук был свет, – Тогда, Тебя, кого люблю я, С кем Я моё – навек сплелось, Взнести хотел бы на утёс, В струях размётанных волос, Яря, качая, и волнуя, Тебя, касаньем поцелуя, Сгорая, сжёг бы в блеске гроз. Хоромы Я давно замкнул себя в хоромы, Отделив удел свой от людей. Я замкнул с собой огонь и громы, И горит цветной костёр страстей. Я давно избрал себе в Пустыне Голубой оазис островной. И годами нежу в нём, доныне, Цвет, мне данный Солнцем и Луной. Я исполнен Солнечною кровью, И любим я влажною Луной. Кругодни я начинаю новью, Меж стеблей лелея цвет дневной. Этот цвет подобен рдяной чаше, Золотые у неё края. Влей вино, – оно светлей и краше, Слиты двое здесь: не я и я. Всё, что ни придёт из-за Пустыни, Что достигнет звоном изо-вне, Я качаю в чаше злато-синей, Цепи звуков замкнуты во мне. И пока негаснущий румянец Стелется по синей высоте, В мировой вхожу я стройный танец, Пляской звёзд кончая в темноте. Два дара Телу звериному – красное, Зелёное – телу растения. Пойте свеченье согласное, Жизнь, это счастие пения. Зверю – горячий рубин, Изумруды – побегам долин. Кровь сокровенна звериная, Страшная, быстрая, жгучая, Львиная или орлиная, Празднует, в празднике – мучая. Слитность законченных рек, Кровью живёт человек. Кровь огнескрыта растения, Стебли как будто бескровные. Правда ль? А праздник цветения? Зорность? Одежды любовные? Это напевная кровь В вёсны оделася вновь. Две разноблещущих цельности, Два разноцветных сияния, Царствуют, в мире, в отдельности, Всё же дано им слияние. Глянь, над мерцаньем цветков, В жерла тигриных зрачков. В звере, глаза раскрывающем, Пламя зелёное светится. В стебле, влюблённость внушающем, Замысел розой отметится. |
