Поля египетские Плавно, словно иноходец, Скачет ослик. Путь далёк. Оросительный колодец Ноет, воет, как гудок. Два вола идут по кругу, Всё по кругу, без конца, Век прикованы друг к другу, Волей знойного Творца. И в песчаные пространства Дождь которых не кропил, – Для зелёного убранства Мутной влаги ссудит Нил. Чтоб другие были сыты, Чтоб во мне тупой был страх, Мной пространства грязи взрыты, Буду, был, и есмь феллах. Тёмный, голый, червь надземный, Пастью пашни взят и сжат, Есмь, как был я, подъяремный, Восемь тысяч лет назад. Где б я ни странствовал
Где б я ни странствовал, везде припоминаю Мои душистые леса. Болота и поля, в полях, от края к краю, Родимых кашек полоса. Где б ни скитался я, так нежно снятся сердцу Мои родные васильки. И в прошлое открыв таинственную дверцу, Схожу я к берегу реки. У старой мельницы привязанная лодка, Я льну к прохладе серебра. И так чарующе, и так узывно-чётко, Душа поёт: «Вернись. Пора». Прекрасней Египта Прекрасней Египта наш Север. Колодец. Ведёрко звенит. Качается сладостный клевер. Горит в высоте хризолит. А яркий рубин сарафана Призывнее всех пирамид. А речка под кровлей тумана… О, сердце! Как сердце болит! Рубище Египет, рубище с роскошной бахромой, Куда уводишь ты кораблик малый мой? Зачем, о, царственный, в веках текущий, Нил, В пустыню жёлтую меня ты заманил? От скал Аравии до тех Либийских гор, Мне мал – хоть скудному – воспетый твой простор. От чёрной Нубии до Дельты голубой, Не усладился я, разливный Нил, тобой. Мне Море чудится, вспенённым я рождён, Я океанскою волной освобождён. А суша мне тюрьма, оковны сонмы скал, Я дома прочного нигде не воздвигал. И не хочу я жить как тень средь верениц Тяжёлых пирамид, раскрашенных гробниц. Покоя не хочу жрецов богов-зверей, Едва чего коснусь, лечу я прочь скорей. Тысячелетия сомкнутые в звено, Тысячекратный раз шумит веретено. В тысячекратности молельный свет свечи. Сознанье яркое, мой дух отсюда мчи. Что длилось, – рушилось. Что было, – то прошло. Кораблик малый мой, раскрой своё крыло. Я птица вольная. Я два крыла раскрыл. И вьюсь, пою, смеюсь. Прощай, мне чуждый, Нил. Око Преступник, преступник, преступник вовек, Убийца бегущих мгновений, Ты презрил теченье зиждительных рек, Завет изумрудных растений, Ты злой, ты напрасный, пустой человек, Ты тень ускользающей тени. Ты вспомнишь. Ты вспомнил. Минута зажглась. Цветут эвкалипты молельно. С лазури глядит укоризненный глаз. Себя ты растратил бесцельно. Что скажешь, как глянешь в торжественный час? Пред Оком споёшь ли свирельно? Ищи волхвований. Чу, шепчет трава. Дыханий ищи в эвкалипте. Не сможет укрыться твоя голова В какой-нибудь призрачной крипте, В ту ночь, когда взвешены будут слова, Как сказано, древле, в Египте. Нелюдим Средь выжженной пустыни, Что дном была морским, Глядит в века, доныне, Гигантский нелюдим. Две каменные тени, И в двух – единый он, Создатель смутных пений, Рассветный дух, Мемнон. Лишь ночи круг замкнётся, И дню придёт черёд, Мемнон от снов проснётся, И призрачно поёт. Но лишь один, – хоть двое Глядят и в свет и в тьму. То пение живое Дано лишь одному. Другой глядит безгласно, Не чувствуя огня. Один же, полновластно, Поёт рожденье дня. В те дни как было всюду Теченье вод морских, Циклоны – изумруду Слагали звучный стих. И, тело созидая, Вложили в тело крик, Но встала тень немая, Внимающий двойник. И в теле крик, и пенье, И страстная мечта. Но с телом повторенье, Двойник и немота. Безгласна тень растений, Хотя шумят леса. Безгласен ряд видений, Глядящих в небеса. Кто нем, тот жизнь не славит, Он только тень всегда. Но лик он тот же явит В великий день Суда. В те дни как было всюду Лишь Море без границ, Оно свою причуду Вложило в быстрых птиц. Сковало все творенья Законом двойника, И, в Небо бросив пенье, Умолкло на века. И где была пучина, Пустыня там и сплин, И два там исполина, И в этих двух – один. Рожденье зорь он славит, Другой молчит всегда. Но лик он тот же явит В великий день Суда. |
