Печаль Сквозь тонкие сосновые стволы Парча недогоревшего заката. Среди морей вечерней полумглы Нагретая смолистость аромата. И море вод, текучий Океан, Без устали шумит, взращая дюны. О, сколько дней! О, сколько стёртых стран! Звучите, несмолкающие струны! Шорохи
Шорох стеблей, еле слышно шуршащих, Чёткое в чащах чириканье птиц, Сказка о девах, в заклятии спящих, Шелест седых обветшавших страниц. Лепет криницы в лесистом просторе, Сонные воды бесшумных озёр, Взоры и взоры, в немом разговоре, – Чей это, чей это, чей это хор? Не узнаешь, Не поймёшь, Это волны, Или рожь. Это лес, Или камыш, Иль с небес Струится тишь. Или кто-то Точит нож. Не узнаешь, Не поймёшь. Видны взоры, Взор во взор, Слышно споры, Разговор. Слышны вздохи, Да и нет, В сером мохе Алый цвет. Тает. Таешь? Что ж ты? Что ж? Не узнаешь, Не поймёшь. Из-за белого забора Из-за белого забора Злых зубов, В перекличке разговора Двух вскипающих врагов, Из великого ума, Где венчались свет и тьма, Изо рта, который пил Влагу вещей бездны сил, Из целованного рта, Где дышала красота, Из-за белого забора Злых смеявшихся зубов, Я услышал хохот хора, Быстрых маленьких врагов, Это были стаи вспышек, Это были сотни стрел, Я молчал, но вот – излишек, Не сдержался, полетел, На бесчисленность укора Выслал рой язвящих слов, В джигитовке разговора, В степи вольной от оков. Лес видит Лес видит, поле слышит, В пути пройдённом – след, Словами ветер дышит, Успокоенья нет. В лесу сошлися двое, И взор глядел во взор, А Небо голубое Глядело в тайный спор. И лес глядел ветвями, Стволами, и листвой, И слушал, а полями Шёл ветер круговой. В лесу был пир цветенья, Вся алость красоты, И стали чрез мгновенье Ещё алей цветы. И лес шуршал ветвями, И говорил листвой, И видел, а полями Шёл ветер круговой. В лесу сошлися двое, А вышел только я, Свершилось роковое, Кровавится струя. Лес видел, в поле пенье, Не смыть водой всех рек, Свершивший убиенье Есть проклятый вовек. Проклятие Я на тебя нашлю проклятья. Их пять. Следят и мстят. Туман, пожар, горячий ветер, ночная тьма, и яд. Иззябнешь, вспыхнешь, распалишься, чрезмерно вкусишь мглы, И будешь чёрным-чёрным у́глем в цепях седой золы. Из угля станешь бриллиантом и будешь на руке, И будешь замкнут в мёртвом блеске, живой, в немой тоске. И будешь властным талисманом, чтоб возбудить любовь, В другом к твоей – к твоей, с которой не будешь счастлив вновь. И весь отравлен тусклой страстью, ты замутишь свой свет, И та рука швырнёт свой перстень, сказавши: «Больше нет». От волчца Свежий ветер над волчцами, И ведовский час. Под холмами, взятый мглами, Лунный облик над волнами, Словно страшный жёлтый глаз. Гладью облачной лагуны Лунный шар скользит. Звонче, громче в сердце струны, Гряньте, грозные буруны, Царствуй, гневный драконит. Самосожжение Я сидел в саду осеннем и глядел на красный лист, Небо было в час заката как зажжённый аметист, Листья были завершеньем страстных мигов пронзены, Осень выявила краски, что скрывались в дни весны. Изумруд, что нежно чувству, млея в Мае, пел: «Усни», Стал карбункулом зловещим и гореньем головни, Нежность золота с эмалью, в расцветаньи лепестков, Стала жёлто-красной медью, красной мглой в глазах врагов. И пока я был окован волхвованием листа, Целый мир воспламенился, тлела заревом мечта, Угли множа, в красных дымах, мир явился как пожар, Он сжигал себя, сознавши, что, изжив себя, он стар. Пожарище
Пожарище застыло. Дордел решённый час. Сгорел огонь всех красок, и красный цвет погас. Малиновые звоны осенних похорон. Допели. Догудели. Спустился серый сон. Набат кричащих красок сменился мёртвой мглой. Затянут мир застылый безглазою золой. Истлели зори лета. Час филина. Гляди. Горят два злые ока. Глядят. Не подходи. |
