Снова удар. Мозаичный пол треснул, потянуло каким-то незнакомым, чуждым запахом. Впрочем, чуждым он казался только здесь, в подземелье: через мгновение Курт понял — пахло морем. Даже, скорее, морскими глубинами, темными, полными странной, додревней жизни. Это знание, вернее, ощущение словно вплыло в его голову само. А еще через пару ударов сердца он обратил внимание, что зал будто становится больше — все пропорции вытянулись, исказились, размазались во все стороны. Выросла и трещина в полу, бесшумно и жутко, до поистине гигантских размеров.

Тела убитых и раненых валились по обе стороны проема. И когда очередной подельник Каспара с Кащеем, дернувшись от попадания, оступился, то ухнул прямо вниз.

А навстречу ему выметнулась циклопическая, покрытая зеленой слизью когтистая лапа.

***

Курт сел на кровати, тяжело дыша. Ощущение чужого присутствия в голове, возникшее в последние мгновения, отступало — рассвет, занимавшийся где-то за холмами, окружавшими академию, немало способствовал изгнанию наваждения. Что же, значит, это был только сон?

Но реальность происходившего не подлежала сомнению, пока сам сновидец не проснулся. Правда, в том видении были живы и Каспар, и отец Бенедикт… Притихшая с годами боль снова вкралась в сердце, заставив несгибаемого Молота Ведьм поморщиться. Сложив ладони для молитвы, он нащупал на запястье не снимавшиеся даже на ночь четки.

«Интересно, — думал он, как бы параллельно, перебирая бусины и не отвлекаясь от затверженных слов двадцать второго псалма, — это все же приснилось мне, или иная реальность втянула ослабивший бдительность разум? Надо сходить к отцу Альберту, уточнить последствия прикосновений к Древу Миров. Может, старик что-то знает».

«А еще, — старательно выводил Курт на пергаменте буквы, пытаясь воспроизвести слова максимально точно по звучанию, — заглянуть в библиотеку. Совершенно точно ни про какого Кащея я там не читал. А уж тем более про это».

И он вгляделся в написанное, пытаясь понять, точно ли передал звуки пения культистов явно недостающим для этих целей алфавитом:

Ph'ngluimglw'nafhCthulhuR'lyehwgah'naglfhtagn.

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: Кризис тридцатых годов, накрывший Объединенные Колонии Винланда, негативно сказался на ситуации с нелегальным алкоголем. Инквизиция Ной-Амстердама берет в свои руки расследование, поскольку среди штифельшафтеров замечена деятельность ведьмы. Но одному из оперов местного отделения, Клаусу Бекеру, придется столкнуться не только с бандитами и колдовством...

Окно в рабочий кабинет было приоткрыто, и со двора доносилось порыкивание мотора — кто-то из механиков гонял «фау-восьмерку», добиваясь от семидесяти пяти лошадок ровной отдачи мощности. Клаус, взяв сигарету в правую руку, левой облокотился на раму и немного понаблюдал за торчавшей из-под откинутой наверх боковины капота нижней частью чьей-то спины, периодически дергавшейся и глухо оравшей: «Давай!» В такие моменты рычание усиливалось, а с водительского места выныривала рыжая голова в засаленной кепке. «Норма? — Не! Ща еще!» — и цикл повторялся.

Когда вонь отгоревшего и отработанного бензина смешалась с табачным дымом, дверь в помещение грохнула, врезавшись в стеллаж с бумагами, и пронесшийся упитанным метеором Отто рухнул за свой стол.

— Ароматы большого города! — прогудел он, поведя картофелиной носа. Картофелина была мощного, селекционного сорта — краснела, бугрясь и поблескивая, на пол-лица. Клаус пожал плечами и продолжил обозревать.

— Я тебя не узнаю, — бурчание Отто стало таким же глухим, как голос рывшегося в моторе механика. Он погрузил картофелину в нижний ящик стола и что-то там сосредоточенно выискивал. — Обычно перед выходом на дело ты драишь свой антиквариат, пока нарезка из ствола не начнет посверкивать. А потом молишься. Что, вообще говоря, дело хорошее, — он вынырнул из-под столешницы и благочестиво перекрестился, — но не в таких же объемах! Это капитан-епископу полагается, а мы простые оперы…

— Я простой опер, — сигарета дожила до короткого картонного мундштука и пала смертью потухших в пепельницу, стоявшую на подоконнике, — ты, значит, простой помощник опера. Капитан-епископ мой непосредственный начальник. И все вместе мы — Святая Инквизиция.

— К чему был этот экскурс в очевидное? — пожал плечами Отто, выуживая из обыскиваемого ящика на свет Божий достаточно пухлую папку и энергично листая ее содержимое.

— К тому, что субординация, — беззлобно резюмировал Клаус, отошел от окна и тоже сел за свой стол. В отличие от помощника, его интересовал верхний, а не нижний ящик. — Вечно ты о ней забываешь.

На аккуратно расстеленную клеенку лег идеально вычищенный револьвер, несколько снаряженных круглых обойм и портупея с кармашками и кобурой. Кроме того, чуть поодаль стала древняя шкатулка темного дерева, с вытертым лаком, заметными царапинами и сложным замком, явно более поздней врезки. Отто фыркнул:

— Ну ясно. Значит, я просто поздно пришел и не застал момент священнодействия. Как человек с больным и ранимым эго, а также вооруженный мерзким характером и до кучи наделенный склонностью к неконтролируемой агрессии и вздорному хамству, промолчу. Раз уж ты берешь с собой это…

Проигнорировав акцент на последнем слове, Клаус ослабил галстук и достал из-под воротника рубахи тонкую, прочную цепочку. Небольшой ключ, висевший на ней, с вкрадчивым щелчком провернулся в замочной скважине. Даже помощник притих, вытянув шею.

— Benedictus Dominus fortis meus qui docet manus meas ad proelium digitos meos ad bellum, — строго, сдержанно, вполголоса произнес инквизитор и, откинув крышку, достал из шкатулки совершенно простецкого вида розарий, тут же намотав его на левое запястье. Отто снова перекрестился.

— Вот ты о субординации мне говоришь, а сам же ее методично нарушаешь, — не удержался он от замечания, а на вопросительный взгляд уточнил: — По-хорошему, такие вещи должны храниться в реликвариуме отделения, причем не нашего, а центрального. Только потому что ты не просто Клаус Бекер, инквизитор первого класса, но еще и фон Рихтгофен из тех самых фон Рихтгофенов, тебе спускают подобные вольности.

Очередное ответное пожатие плечами свело к пустому сотрясанию воздуха всю тираду. Одернув манжеты и еще раз осмотрев револьвер, по стволу которого вилась гравировка из трилистников, оплетавших лаконичное «Ira Dei», Клаус все же заметил:

— Если бы я таскал его на танцульки, пофорсить, значит, перед дамочками — у капитан-епископа, как у гаупт-инквизитора, естественно, возникли бы закономерные вопросы. Но когда мы идем на рейд, в ходе которого ожидается сопротивление со стороны одаренных…

— Ты же в курсе, что ты зануда? — ласково пропел Отто, отворяя стенной сейф и добывая оттуда свой «Томмиваффе». За оружием последовала пара целиком снаряженных дисковых магазинов и бронежилет. — Да и, честно говоря, уж прости меня за ересь, но в повседневной работе я больше доверяю замечательным изобретениям человеческого гения, чем напыщенным словам и древним реликвиям. Пускай и обращенным к Нему.

— В твоих словах нет ереси, — кивнул Клаус, проигнорировав «зануду». — Известно же: слово, подкрепленное силой, вразумляет заблудшие души эффективнее, чем само по себе. Некоторые, значит, особо упорствующие в глупости черепа́ оно может без физического подкрепления и не пробить. Но сама сила, отделенная от слова, от идеи, бесплодна. Даже, скорее, разрушительна.

— Ты сегодня просто поразительно многословен, — удивился помощник, втискиваясь в пулезащитное снаряжение, которое было ему слегка мало. — Не знал бы тебя, решил бы, что волнуешься.

Инквизитор побарабанил пальцами по столу, потер чисто выбритый подбородок, зачесал пятерней назад темные, густые волнистые волосы. Отто прекратил возиться с броней и приподнял брови. Сказать ничего не успел.