Готфрид фон Лейерштейн прислушался.

— Die Hoffnung und Beständigkeit gibt Mut und Kraft zu jeder Zeit! (прим.: Надежда и стойкость дает мужество и силу в любое время – пер. с нем. google) – фраза из немецкой рождественской песни «O Tannenbaum» («О, ёлочка!»).) — выводил чей-то хриплый голос. Человек. Инквизитор. Казалось невозможным, чтобы кто-то уцелел, но вот поди ж ты… Люди живучи. Как крысы или тараканы. Уцелевший откашлялся, сплюнул, завозился… Спел еще пару куплетов, потом пробормотал:

— Да, верно говорят, как новый год встретишь, так его и проведешь.

Странная пословица. Нелогичная. Впрочем, как все у людей. Обращенный в стрига еще во время Первого Крестового похода, фон Лейерштейн уже давно не считал себя человеком. Люди, по его мнению, были жалкими и ничтожными существами, придумавшими себе Бога — и тут же предавшие его. Создающие свои цивилизации — и с наслаждением их разрушающие. Склонные к саморазрушению, совершающие нелогичные поступки, играющие в войну… Все, на что они годились — отдавать кровь им, Господам Ночи. И сейчас еще один человек выполнит свою миссию — верховный мастер истратил слишком много сил во время боя, а потом — выкапывая заваленный подземный лаз, через который ускользнули последние четверо уцелевших его птенца — его надежда и будущее мщение. Ибо невозможно терпеть эту наглость — покушение жалкого сброда на их, Бессмертных, власть. И все они будут наказаны — кроваво и безжалостно. Они доберутся до всех в этой их новой Инквизиции — ночью, неожиданно и молниеносно. Пусть помнят — кто является сильнейшим видом в Мире!

Ради порядка он сам обошел уцелевшие подземные помещения, и вот — неожиданный подарок судьбы. Непроизвольно он облизнул губы.

Воин Инквизиции лежал в грязи и крови. Две трети его тела были придавлены рухнувшей стеной, он тщетно дергался, пытаясь выбраться с помощью единственной свободной правой руки. Он не мог дотянуться до меча и, похоже, понимал, что шансов на спасение у него немного... Нет вообще никаких шансов, с того момента, как около него материализовался чертов кровосос, подобравший меч.

Человек, не сводя расширенных глаз со стрига, внезапно поднес свою руку ко рту и вцепился в неё зубами. Что это — стремится удержать крик? Странно… Или же поступает как тот простолюдин, о котором ему рассказал знакомый мастер из Праги, который не пожелал участвовать в охоте, предпочтя заколоться? Идиот, забыл про наруч, металл не прокусишь и — твоя кровь — моя!

Острие меча уперлось человеку подмышку. Тот продолжал сжимать металл в своих зубах и молчал. Упорный… Стриг наклонился над ним:

— Вы, люди, говорите: Как встретишь новый год, так его и проведешь. Сегодня последний день года. Как же ты встретил его, раз умрешь в нём?

Внезапно рука воина распрямилась и ухватилась за лезвие меча. Кольчужная рукавица сомкнулась и рванула меч к себе, загоняя острие в своё тело. По чувствам стрига ударил сильный запах крови и он, сжимавший рукоять меча, не удержался и рухнул на человека. Тот быстро перехватил его шею локтевым сгибом.

И только тогда боец зондергруппы ответил:

— Я убивал стригов.

Последнее что видел Готфрид фон Лейерштейн в своем существовании, были зубы человека, перехватывающие ему глотку. На них блестели частички серебра, которые тот смог соскоблить зубами со своего наруча…

Автор: Василий Григорькин

Насильник был силен, девушка — слаба, и оттого исход схватки казался, что предрешен заранее. Мужчина повалил сопротивляющуюся молодую женщину на песок, одной рукой старался нейтрализовать сопротивление её рук, вторую — нетерпеливо запустил за лиф платья… Всем своим немалым телом он выжимал из тела девушки воздух, а вместе с тем и силы.

— Ублюдок, ублюдок!.. — голос девушки слабел, а мужчина, уже уверенный в победе, опустил свою голову к её шее, вдохнул запах светлых волос, приник губами к коже, как заправский стриг…

Видимо, он расслабился или возможно — девушке повезло. Ей под руку угодил кусок плоского камня, отполированного тысячами волн тяжелых вод Балтики. В следующее мгновение, насильник лежал без сознания, а из его рассеченного затылка упруго бились карминовые струйки — как всегда, при травме головы кровотечение было обильным.

— Тварь! — девушка плюнула на распластанное тело, потом быстро удалилась вглубь пляжа — одной рукой стягивая разорванную горловину платья, и не выпуская из второй камень, который нынче спас её честь…

— Он так и не появился…

С вершины одной из песчаных дюн за произошедшим наблюдали двое мужчин: молодой, худощавый, в дворянском платье, и гораздо более пожилой, коренастый, облаченный в потрепанную кожу, характерную для пилигримов или наемников.

— Ваша работа, герр фон Бок? — Молодой дворянин мотнул подбородком в сторону слабо ворочавшегося на песке мужчины.

Прежде чем ответить, старик некоторое время смотрел в лицо своего собеседника, выискивая на нем любые следы презрения, недовольства или иных чувств, свидетельствующих о его настроении. Ничего не увидел, кроме вежливого любопытства покупателя, интересующегося целой приглянувшегося товара. Ни похоти или вожделения, ни гнева или злобы, ни-че-го, что говорило бы, какое впечатление произвела на него сцена неудавшегося изнасилования.

«Старая школа», — подумал старый физиогномист, — «говорят, парня натаскивал еще старый Сфорца».

— Нет, — против своих первоначальных планов, старик ответил честно и откровенно: — Просто удачное совпадение. Этот — местный рыбак, выпивоха и волокита. Пара бесплатных кружек в качестве угощения, пара удачных намеков на женские прелести, как раз в тот момент, когда красавица Мария прошла мимо…

— Блестящая работа curator res internis. — Произнеся эту фразу с легкой иронией, молодой человек сделал вид, что аплодирует. — За исключением того, что ОН так и не появился.

Он прервался на мгновение, смахнув с глаз попавшую туда по воле морского ветра темно-русую прядь.

— Как я понимаю, за НИМ меня сюда и прислали. Жду от вас более полной информации о деле… И каким образом в это дело вписывается увиденный нами только что… vaudeville.

— Слушаюсь, господин следователь в т о р о г о ранга. — Теперь уже старик с ехидной усмешкой отвесил молодому коллеге поклон.

На явную подколку по поводу высокой должности в довольно юном возрасте, служащий Конгрегации также не отреагировал. Возможно потому, что привык. А может быть, это было наследственным?

— Генрих Шульте.

Из кожаного тубуса старик извлек несколько плотных листов желтоватой бумаги.

— Заместитель координатора Конгрегации по Северо-Восточной империи: Мекленбург, Померания, Бранденбург. Регион сложный, еще во многом славянский, не говоря уже о правящих династиях… На руководящую работу сюда подыскивали людей сильных телом и характером, несгибаемых ни чертом, ни взятками,с в ы д а ю щ и м и с я способностями…

— Только не говорите, что этот Шульте — маг!

— Посмотрите среди бумаг выписку экспертов «Абиссус». Может вам будет что-то понятно. Я уяснил лишь, что он сродни Ульмеру — а это уже о многом говорит…

С одного из листов на следователя посмотрел портрет подозреваемого. Художник был хорош: следователь внимательно изучал, впитывал каждую черточку, впадину и бугорок с портрета человека лет тридцати-сорока, обладателя высокого лба мыслителя, высоких скул, прямого взгляда слегка прищуренных глаз… А вот нос подкачал — к такому лицу более подходил мощный носяра с горбинкой или длинный лисий нос, а не небольшой и какой-то хрупкий носик-клювик. Видимо, понимая изъян своей внешности, Шультэ отпустил пышные усы, несколько скрывающие изъян внешности, и короткую бородку, подчеркивающую упрямый подбородок. Каштановые волосы, черные глаза. Второй Петер Ульмер?