Не только содержание статьи волновало Сергея Сергеевича. Еще больше волновало его то, что написал ее Роман Филиппович. Тот Роман Филиппович, которого он, Кирюхин, считал порядочным человеком и с которым был всегда откровенным, как с родным братом. Да разве только в откровенности дело. А сколько пришлось ему пережить неприятностей из-за Мерцалова. Ведь о одним Алтуниным он дрался чуть ли не каждый месяц. Мог бы, конечно, и сейчас подраться. Все же Мерцалов — фигура не рядовая. Но сам же Дубков испортил все дело.

Глубоко задумавшись, Кирюхин не заметил даже, как появилась в квартире Нина Васильевна. Увидел ее уже перед самым диваном утомленную, с печальными глазами. Спросил:

— Ты почему не на работе?

— По тебе соскучилась, — Нина Васильевна попыталась улыбнуться, но не смогла.

— Ну, что ты хочешь сказать? — спросил Сергей Сергеевич. — Не нравлюсь такой, да?

— Я просто не узнаю тебя, Лежишь и вздыхаешь. Неужели не можешь написать опровержение, если считаешь статью неправильной.

— Да разве в одной статье дело? А случай в Тростянке куда спрячешь?

— Но почему ты берешь его только на себя. Ведь Мерцалов подчинен Алтунину и Дубкову. Пусть они за него и отвечают.

— А Ракитина?

— Что Ракитина? Ракитину ты наказал, уволил.

— Уволить-то уволил, — вздохнул Сергей Сергеевич. — Но чем еще все это кончится…

Сергей Сергеевич встал, сбросил согревшееся полотенце и, перебарывая недомогание, прошел по ковру. Заметив бидон в руке жены, спросил:

— Квасок что ли? Налей стаканчик!

— Нет, нет, — запротестовала Нина Васильевна. — Квас очень холодный.

— Ох, Нинка, Нинка! Зимой ты меня к форточке не подпускаешь, летом квасу не даешь. Да что я, ребенок!

Напившись квасу, Кирюхин долго стоял на ковре, раздумывая. Потом плотно завесил бархатной шторой окно и включил электрический свет. Однако от электричества в кабинете сделалось еще жарче. Снова потушил свет и приоткрыл штору…

В конце дня пришел старший диспетчер Галкин. Услышав его голос в прихожей, Кирюхин снова обмотал голову полотенцем.

— Вы уж извините за беспокойство, — сказал Галкин, придерживая одной рукой свои непослушные волосы. — Вынужден. Комиссия приехала.

— Откуда? — спросил Сергей Сергеевич. — Из управления дороги?

— Из управления вчера. Сегодня из Министерства. Спрашивают, когда придете?

— Не могу я, — сказал Сергей Сергеевич. — Болен. Так и скажите: болен.

Галкин потер пальцами лоб и снова посмотрел на Кирюхина.

— Есть еще новость.

— Какая? — насторожился Сергей Сергеевич.

— Егорлыкское плечо нам вернули.

— Вернули? — переспросил Сергей Сергеевич и вдруг оживился, глаза повеселели, голос окреп. — Я знал… я чувствовал. Слышите, Галкин? Теперь вот что. Завтра я буду на работе. Так и скажите: завтра.

После ухода старшего диспетчера в комнату к Сергею Сергеевичу опять вошла жена. Вошла и застыла в выжидательной позе:

— Что еще произошло, Сергей?

— Но ты же слышала, Егорлыкское вернули. Эх, Нинка, не понимаешь ты, как это кстати!

В порыве Сергей Сергеевич даже сжал кулаки.

Вечером на квартиру к Кирюхину пришел Мерцалов. Дверь открыла ему Нина Васильевна. Заметив, что гость покачивается, она попыталась остановить его у порога.

— Пожалуйста, потише, Сергей Сергеевич болен.

Но Мерцалов не затем пришел, чтобы слушать наставления жены начальника отделения. Он пришел поговорить с самим начальником. Поговорить прямо, с глазу на глаз, как еще никогда не говорил.

— Значит, болен? — спросил он, вбирая в себя побольше воздуха. — Ну, я тоже болен. Выходит, мы оба под одну малярию попали. Только он, супруг ваш, ну, как это? Ах, да, вспомнил: он — вирус.

— Боже, что вы говорите, — поморщилась Нина Васильевна. — Идите проспитесь, тогда я пущу вас к Сергею Сергеевичу.

— Э, нет! — Мерцалов поднял палец и медленно поводил им перед лицом хозяйки. — Да будет вам известно, уважаемая Нина Васильевна, затем и выпил, чтобы высказаться. А трезвый я только с тестем ругаться умею. Натренировался.

— Ну что вы хотите, я не понимаю?

— А того и хочу: повидать вашего супруга. И чтобы мне, ну, это самое, не выпивать еще раз, прошу просьбу удовлетворить.

Сергей Сергеевич не выдержал, открыл дверь в прихожую, спросил начальственным тоном:

— В чем дело? Что вам нужно, Мерцалов?

— Ага, уже «Мерцалов». То бывало Петром Степановичем величали. А теперь… Ах, да я же подсудимый. Вы же меня того, под суд. Верно?

Кирюхин отступил в свою комнату, надеясь, что Мерцалов уйдет.

— Вы, товарищ начальник, обождите. Вопрос ведь я вам задал.

— Слушайте! — рассерженно крикнул Сергей Сергеевич. — Я вас не учил спать на тепловозе! И рычаг бдительности выключать не учил!

Мерцалов прищурился, переспросил тоже со злостью.

— Не учили, говорите? А может, учили? Может, не помните, просто, — покачиваясь на месте, он снова поднял кверху палец: — А квартиру вне очереди дали! Эх, человек! Теперь меня под суд, а сами того… в сторону. Нет, меня в мешок не спрячете. Разорву ваш мешок. Слышите! Разорву!

— Перестаньте молоть чепуху, — сказал Сергей Сергеевич. — Я не хочу с вами разговаривать.

— Не хотите? — Мерцалов долго смотрел в глаза Кирюхину, потом презрительно усмехнулся. — Ну, ничего. Заговорите. Там, с ними!..

— А вы уже за них ухватились.

— Да, ухватился! — изо всех сил крикнул Мерцалов.

Нина Васильевна удержала его за руку.

— Не бойтесь, — сказал Мерцалов, тяжело вздыхая. — Драться не буду. — Он потер ладонью раскрасневшееся, лицо, спросил тихо: — Заболели, значит? С глаз долой скрылись? Ничего, не скроетесь. Найдем.

Он бы возможно еще поговорил с Кирюхиным, но в это время вбежала взволнованная Лида.

— Пойдем, Петя, хватит! Эх, ты, не мог без водки?

— Не мог, — тяжело помотал головой Мерцалов. — Никак не мог.

Лида взяла его под руку и спокойно увела из квартиры.

— Нахал, — сквозь зубы процедил Сергей Сергеевич. — А был ведь вроде человеком.

Он подошел к столу и на чистом листе вздрагивающей рукой вывел: «Приказ»…

Из всех событий, о которых секретарь горкома, сойдя с поезда, узнал от Зиненко, больше всего поразило его последнее: Кирюхин издал грозный приказ, в котором за ослабление требовательности и за подрыв дисциплины среди машинистов Алтунину объявил строгий выговор с предупреждением.

— Это ход, как говорят, конем, — задумался Ракитин.

— Да еще какой ход, — согласился Зиненко. — Кое на кого произведет впечатление.

— Ну, нет, — сказал Ракитин. — Отвечать заставим.

На перроне палило солнце. Ракитин вытер платком вспотевшее лицо, отвел друга в сторону, где была тень. Зиненко хотел было рассказать о том, что написал Дубков. Но Ракитин остановил его. Оказалось, что он уже достал газету в дороге у знакомого начальника поезда и успел внимательно изучить все, сделать некоторые выводы.

— Ты знаешь, что мне в Дубкове нравится? — спросил он, подняв голову. — Смелость и острота взгляда. Так ведь оно и получилось у Кирюхина: план, рубежи, скорость. А то, что главная наша скорость — это борьба за нового человека, ему и невдомек. Ну вот что, Аркадий, соберем пленум. И как можно скорей.

— А мне поручите доклад сделать, — сказал Зиненко.

— Правильно, я так и думал. Только жаль, что проект новой партийной программы не подоспеет.

— А что, готовят? — спросил Зиненко.

— Да, уже вот-вот опубликуют для всенародного обсуждения. И знаешь, как там поставлен вопрос о воспитании человека?.. Слушай, Аркадий, а ты дома у меня был?

— Был, Борис Иванович, был.

— Ну, что там? Переживают?

— Очень. С Риммой даже поговорить не смог. Да вот и они сами, — сказал Зиненко, показывая в конец вокзала.

Полина Поликарповна и Римма тихо шли по перрону. Обе грустные, молчаливые. Полина Поликарповна остановилась в двух шагах от Бориса Ивановича. А Римма ткнулась лицом в грудь отца, затряслась точно в ознобе.