— Издеваетесь? В другой раз не проведете.

Она рассмеялась, гордо откинув голову.

Когда сидеть на солнце стало очень жарко, Прохор Никитич пригласил Елену Гавриловну в тень, под деревья. Дети по-прежнему подбегали к ним, что-нибудь сообщали и снова убегали. Потом Наташа вдруг объявила, что Вовика она уведет в городок натуралиста, потому что наступило время кормить птиц и зверей.

— А вы пока погуляйте! — тоном взрослой посоветовала Наташа. — Можно сходить к реке. Здесь и тропка есть.

— Хорошо, хорошо, — сказала Елена Гавриловна, — мы обязательно сходим к реке.

— Правильно, к реке сходить не мешает, — сказал Прохор Никитич. — Я давно не был у воды…

Показанная Наташей тропинка вела через самые густые заросли дубняка. Местами ее совершенно заслоняли густолистые ветви, и, чтобы пробраться сквозь них, требовалось немало усилий. Но, несмотря на это, Елена Гавриловна шла впереди. Энергично раздвигая ветви, шутила:

— А вдруг начальник и секретарь партбюро заблудятся. Что тогда?

— Подадим сигнал бедствия, — отвечал Прохор Никитич.

— А если услышит Сахаров?

Прохор Никитич пристально смотрел на Елену Гавриловну, на ее полные розовые руки, на пышные волосы, красиво рассыпанные по открытой шее, и думал: «К черту все. Сегодня я, кажется, скажу ей. Скажу непременно».

— Лена! — произнес Прохор Никитич.

Она повернулась. Впервые он назвал ее так просто и ласково. И у нее возникло сомнение: «Может, ослышалась?» Не зная зачем, она быстро-быстро пошла по тропинке дальше.

— Лена-а-а! — снова позвал Прохор Никитич и тоже ускорил шаги.

Недалеко от реки, где заросли дубняка расступились и в глаза ударила свежая синь воды, Елена Гавриловна остановилась.

— Лена, — уже тихо произнес Алтунин. — Я хочу сказать тебе… Я хочу сказать… — Он сильно волновался и никак не мог скрыть этого. — Ты очень хорошо сделала, Лена, что привела Вовика. А еще я давно решил…

Их разделял небольшой куст дикой смородины. И Прохору Никитичу казалось, что именно куст этот мешает ему говорить без волнения. К тому же где-то рядом, в чаще, изо всех сил заливалась малиновка.

— Эх, и печет! — сказал Ракитин, потирая плечи и поглядывая на Зиненко.

— Дюже, як на жаровни.

Они стояли по пояс в воде и щурились от яркого солнца. Вокруг играла рыба. Словно кто-то выдергивал из прохладных глубин серебряные блесны и тут же ронял их обратно в воду.

— Ладно, Аркадий, давай выбираться, — предложил Ракитин, — а то моя Полина Поликарповна тревогу поднимет. Мы ведь от дома отдыха километра за полтора уклонились.

— Неужели? — удивился Зиненко и посмотрел из-под ладони в ту сторону, где река делала крутой поворот влево.

По всему берегу тянулся густой, смешанный лес. Преобладал вяз и осокорь. Ракитин приезжал сюда часто, почти каждый выходной, вместе с Полиной Поликарповной и Митей.

На этот раз Мити не было. Он отдыхал в пионерском лагере на противоположном берегу. Зато Борису Ивановичу удалось завербовать в свою компанию Зиненко и Римму.

Приехали они еще вчера вечером. До полуночи бродили по лесу. Потом на открытой веранде так здорово уснули, что даже прозевали утреннюю рыбалку.

Когда поднялись и вышли к реке, Емельян — старый знакомый Бориса Ивановича — уже выбрался из лодки с уловом: двумя крупными сазанами и целой сеткой трепыхающихся окуней. Борис Иванович обидчиво сказал ему. «Вы что же, дядя Емельян, не разбудили, забыли все уговоры?»

Тот замялся: «Я что… Я разбудил бы с превеликим удовольствием. Директор не дозволил. Ты, говорит, дядя Емельян, на сто метров к веранде не подходи. Не то влетит тебе по административной линии. А я что… Я, пожалуйста… На ушицу рыбки вот организовал».

После завтрака Емельян уговорил женщин пройтись по его владениям, посмотреть цветы. А Ракитин и Зиненко тем временем вышли опять на берег. Борису Ивановичу хотелось поговорить с другом о деповских делах, расспросить его получше о том, что было не очень ясно, посоветоваться. За разговором незаметно дошли до переката, решили искупаться.

— Значит, говоришь, Кирюхин уклоняется? — спросил Ракитин, выходя на песчаную отмель, сплошь усыпанную перламутровым ракушечником.

— Вроде так, — ответил Зиненко.

— Ну что ж, приеду из Москвы, на бюро горкома вызовем. Там не уклонится. — Помолчав, спросил: — А как Сахаров себя чувствует?

— Он слишком самоуверен, ничего не хочет понимать, — сказал Зиненко и, подняв ракушку, потер ее пальцем.

Позади у самого берега бултыхнулся окунь, красным плавником, будто ножом, полоснув по водяной глади.

— Вот черт! — удивился Ракитин. — Бредешком бы его сейчас.

Окунь, как назло, еще раз неторопливо прошел по отмели, показывая крутую зеленоватую спину. Когда он исчез, Борис Иванович досадливо крякнул и снова повернулся к Зиненко.

— Так говоришь, не хочет понимать? А на вид он вроде думающий.

— Это лишь на вид, — сказал Зиненко, не переставая тереть пальцами ракушку. — Мне вначале тоже казалось: энергичный, настойчивый, за человека в огонь и в воду пойдет. Нет, Борис Иванович, вин сам боится, щоб поясок на штанцах не лопнул от натуги.

Послышались далекие звуки горна. Вероятно, в лагере объявили какой-то сбор.

— Эх, Аркадий! А нам с тобой все-таки влетит, — спохватился Ракитин и стал поспешно одеваться. Зиненко, бросив ракушку, тоже потянулся к одежде, сложенной под кустом на камне.

Обратно шли ускоренным шагом. Шли по самой кромке обрыва по замшелым камням и торчавшим из-под земли корневищам. Внизу тихо шуршала о гравий вода. На противоположном берегу загорали купальщики.

У поворота реки, где стояла главная арка дома отдыха, перед Ракитиным и Зиненко неожиданно, будто из-под земли, появился раскрасневшийся Митя. Он был в мокрых трусах и такой же мокрой майке. Волосы растрепаны.

— Ты как попал сюда? — удивился Борис Иванович.

Митя замялся и на всякий случай отступил от отца подальше.

— Переплыл, что ли? — допытывался Борис Иванович. — Ну, ну, говори?

Но его перебила показавшаяся из-за кустов Полина Поликарповна. Увидев Митю, она испуганно всплеснула руками:

— Боже мой! На кого он похож! Нет, я не могу смотреть на него.

— Обожди, — остановил ее Борис Иванович и снова повернулся к сыну: — Так что же ты молчишь? Если переплыл, значит, переплыл!

— Не переплывал я, — энергично замотал головой Митя.

— А как же?

— Я место знаю… До подбородка всего… Вон там, где мы с отрядом спутники запускаем.

— Какие спутники?

Митя переступил с ноги на ногу, улыбнулся.

— Да чего ты с ним разговариваешь, — опять вскипела Полина Поликарповна. — Мелет он чепуху всякую.

— Ну, вот что, — строго сказал Борис Иванович, — сейчас мы с тобой пойдем в лагерь и там разберемся.

— Так он же грязный, — заволновалась мать. — Давай хоть я его помою немного. — Она взяла сына за руку и увела к реке. Ракитин посмотрел на Зиненко и на Римму, которая только что подошла и, прижимая к груди белые ромашки, весело потешалась над братом.

— Видели, каков орел?

— Чудесный, — сказала Римма. — Только не надо его в лагерь. Пусть с нами побудет.

— Да ты что? Там уже, наверно, тревогу подняли.

Спустя минут двадцать, когда Митя был умыт и причесан, Борис Иванович посадил его в лодку дяди Емельяна и повез на тот берег. Вез неторопливо. Время от времени отпускал весла и, прищурившись, поглядывал в загорелое, густо усыпанное веснушками лицо сына. А тот, забыв обо всем, зачерпывал в ладони воду и весело подбрасывал ее кверху. Прозрачные горошины брызг, падая, кололись о дощатые сиденья и о голые Митины колени.

Борис Иванович с удовольствием следил за быстрыми движениями сына, подшучивал:

— Смотри, друг, не нырни за борт. А то за ноги ловить придется.

Пристали к берегу возле заросшего кустарником мысочка. Лодку привязали к дубовой коряге. А когда вошли в лес, Ракитин лицом к лицу встретился с Алтуниным.