Андрей после небольшой паузы объяснил, что говорит он не из Москвы и не с дороги, а из Широкино и что приехал он туда принимать отделение. У Сергея Сергеевича от такой новости подсекся голос:
— Постой, постой! А я ведь понял, что тебя в Москву, в министерство?
— Правильно, предлагали. Но медведь есть медведь. Ты же знаешь. Вот и решил к тебе в соседи.
«Чудак, — с возмущением подумал Сергей Сергеевич. — Другие дерутся за высоты. А этот решил… Ну и кого удивить хочет?» Андрей же продолжал доказывать свое. По всей вероятности, он был очень доволен новой должностью. Это чувствовалось по его бодрому голосу. А у Сергея Сергеевича в душе было совсем другое. Он не столько слушал брата, сколько думал о Егорлыкском плече: «Ничего себе ситуация. И нарочно не придумаешь».
После разговора Кирюхин еще долго стоял возле телефона сосредоточенный и задумчивый. Нина Васильевна бросила ему на плечи полотенце, сказала:
— Опять ты Андрея не пригласил. Ну, как это можно?
Сергей Сергеевич не ответил. С полотенцем на плечах он прошел в свою комнату и плотно прикрыл дверь.
Снова всплыли в памяти история с Андреем и то, как жена его, Мария, прислала тогда письмо с просьбой помочь ей. Она клялась, что Андрей честный и преданный Родине человек, что она готова доказать это, но нигде ее не слушают и даже грозятся уволить с работы, если не отречется от мужа.
Нина Васильевна несколько дней плакала, собиралась поехать к Марии, побыть с ней хоть неделю-две. Но Сергей Сергеевич запретил ей это делать. Он так прямо и сказал: «Запрещаю». А потом, чтобы не вести больше разговоров об этом, попросился у начальства в длительную командировку.
«А что же я мог сделать?» — словно оправдываясь, спросил самого себя Кирюхин. Он хотел ответить: «Ничего». Но слово это застряло в горле, как тугой ком.
В комнату вошла Нина Васильевна. Положив мужу на плечи руки, шутливо спросила:
— Чего ты, бородач, рассердился? Иди-ка рубашку надень и будем ужинать.
27
На другой день в отделение дороги привезли картину. Это было огромное полотно в коричневой багетовой раме, занимающее добрых полстены просторного кирюхинского кабинета.
Сперва картину повесили над столом, чтобы каждый, входя в кабинет, сразу обратил на нее внимание. Но Полина Поликарповна предложила повесить картину на стене против окон. И Кирюхин, не раздумывая, согласился, потому что здесь было больше света и она выглядела очень эффектно.
Полина Поликарповна, приложив к глазам ладонь с красивыми пальцами, очень тщательно выверила наклон картины и лишь тогда приказала укрепить ее на стене окончательно.
Растроганный Кирюхин тут же сел за стол и на форменном бланке собственноручно сочинил благодарность коллективу студии художников за отлично выполненную работу. А самой Полине Поликарповне преподнес большой фотоснимок железнодорожного узла, над которым взвились голуби.
— У вас творческая душа, Сергей Сергеевич, — сказала Полина Поликарповна.
— Рад слышать, — ответил Кирюхин и с достоинством погладил бороду.
Едва вся эта суматоха закончилась и кабинет опустел, как в дверях показалось усатое лицо Дубкова.
— О, Роман Филиппович! — взмахнув руками, воскликнул Кирюхин. — Привет, батенька, привет! — И сразу кивнул на картину. — А ну-ка взгляните своим пролетарским оком! Хороша?
Дубков долго и внимательно щурился, не зная, что ответить.
— Чего молчите? Скорость-то чувствуется? Это ведь мы с вами катим. На полном.
— А вот нас-то и не вижу, — сказал Роман Филиппович.
— Да-а, — взявшись за бороду, протянул Кирюхин. — Выходит, слабы мы в искусстве. Все выложи нам прямо.
— Так ведь нельзя иначе. Без правды и жизни бы не было.
Деликатно подкрутив кончики усов, Роман Филиппович повернулся к столу и положил перед начальником объемистую папку с предложениями машинистов.
«Еще один ходатай объявился», — с неудовольствием подумал Кирюхин, вспомнив, что по всем этим предложениям уже были неоднократно разговоры с самим Алтуниным. Однако стал терпеливо и настороженно слушать вошедшего.
Кирюхин никак не мог ему простить того, что он, Роман Филиппович, не оправдал его надежд в Москве, провалил дело с Егорлыкским плечом, а теперь с начальником депо в одну дудку играть начал.
— Ну что же вы хотите? — с видимым спокойствием спросил Кирюхин, поглядывая на собственные резолюции, имеющиеся на каждом авторском заявлении.
— Внимания хотим, — сказал Дубков, многозначительно посмотрев в лицо собеседнику. — Ждали вас к себе в депо, Сергей Сергеевич. Специально человека посылали…
— Не мог я. Занят был.
— Понятно. В таком случае письмо вручить разрешите.
— Какое письмо?
— А вот полюбопытствуйте!
На твердом белом листе было напечатано крупным шрифтом: «Внимательно рассмотрев рационализаторские предложения наших товарищей, мы пришли к выводу, что к ним не проявлено должного внимания со стороны специалистов отделения дороги. Поэтому мы…»
— Кто это «мы»? — оторвавшись от письма, спросил Кирюхин.
Роман Филиппович перевернул лист на другую сторону и показал пальцем на множество подписей, над которыми выделялись слова: «Коллектив локомотивной колонны, борющийся за звание ударников коммунистического труда».
— Ага, значит, петиция! — воскликнул Кирюхин, всей пятерней взявшись за бороду. — Да за кого вы меня принимаете? Что я, хозяин концессии? Приказчик? Смею доложить, батенька, что я тоже на коммунизм работаю.
— Поэтому и написали откровенно по-коммунистически, — объяснил Роман Филиппович и снова покрутил кончик уса.
Кирюхину показалось, что машинист всем своим видом говорит: «Ну вот мы вас и прижали, уважаемый товарищ начальник». У Кирюхина от такой мысли мурашки поползли по телу. Чтобы унять их, он громко кашлянул.
Дубков тем временем вынул из папки все бумаги и положил их на зеленое сукно, рядом с письмом. Следя за его движениями, Кирюхин сказал раздраженно:
— Не хочу ругаться с вами, Роман Филиппович, но заметить должен: неблаговидную роль себе подобрали.
— Почему неблаговидную? — спросил Дубков.
— В адвокаты подрядились.
— Что ж, у нас, извините, и адвокаты в почете.
— Не знаю, кто там у вас в почете, — сказал Кирюхин. — Только петицию такую вот… — он протянул руку и постучал по письму полусогнутым пальцем, — первый раз на своем столе вижу. В месткоме, например… Но там председатель — лицо общественное, избранное.
— А кто знает, может и начальников скоро избирать будем, — улыбнулся Дубков. — И директоров тоже. Оно ведь на месте виднее, кто чего стоит. Да и специалистов теперь хватает.
Кирюхин промолчал. Не хотел он тратить время на ненужный разговор. И чтобы скорее покончить с ним, спросил:
— Вам-то лично о предстоящей реконструкции наших линий, кажется, известно?
— Конечно, — мотнул головой Дубков.
— Так зачем же требуете сейчас начинать отдельные работы? Лишь бы средства убить, а потом писать оправдательные записки?
— Да, но реконструкцию оттягивают, — заметил Роман Филиппович — Это теперь ясно.
— Ну и что же, — сказал Кирюхин, яростно блеснув глазами. — Не отменяют же?
— А нам каждый день дорог, — стоял на своем Роман Филиппович. — Деньги ведь живые упускаем. Доход. Тысячи затратим, десятки возьмем.
— Кто знает, возьмем или нет, а нас-то могут взять. Это определенно. Здесь у вас имеются такие предложения, что и в десятки тысяч рублей не уложиться.
— Правильно, есть. Потому и требуем обсудить совместно.
— Чепуха! — махнул рукой Кирюхин. — У меня инженеры, техники, ответственные липа.
— Тогда мы придем, — сказал Роман Филиппович.
Кирюхин попробовал рассмеяться. Но это получилось у него неестественно. И он сказал уступчиво:
— Ладно, Роман Филиппович. Дабы не ссориться, прикажу еще раз посмотреть ваши предложения. В свете, так сказать, реконструкции.
Сказал и подумал: как же это раньше не пришло ему в голову поступить с предложениями именно так. Ведь каждому из авторов он мог спокойно сообщить: «Ваше заявление будет рассмотрено в связи с реконструкцией». Тогда бы, наверно, и никаких обид не было. Да и начальник депо не имел бы козыря для организации коллективных петиций. «Вот голова дурная, — упрекнул себя Кирюхин. — Ну, ничего, дело поправимое». Облокотившись на стол, он уже хладнокровным, деловым тоном сказал:
