Он точно не говорил. Губы не шевелились. К тому же Злата не слышала слов, те рождались сами собой у нее в душе и обжигали ледяным холодом.

Ворон каркнул, а она вскрикнула. В руку, на безымянном пальце которой носила перстень, Ягафьей подаренный, впились разом тысяча острых шипов. Поползла по коже кровь, только не алая человеческая, а голубая. Как люди полагали — царская да королевская, а по-настоящему — жабца.

Вздрогнула Злата и проснулась.

Кощега нигде видно не было, и как же она обрадовалась этому! Уж больно не хотелось, чтобы видел он ее пробуждение. А еще меньше желала Злата рассказывать, что во сне видела. Можно было бы, конечно, отказаться разговаривать или понести околесицу про поле с цветами и коней белоснежных, да только, казалось, фальшь Кощег почувствует и… обидится.

С одной стороны, если подумать, какое дело Злате до мыслей слуги Кощея, а с другой, шли они слишком долго. Уж и она к Кощегу привыкла, и он наверняка — к ней. Если бы захотел освободиться от данного слова, то давно любые оковы клятвы с себя сбросил. В конце концов, это она на него напала и рану нанесла, сама же, выходит, перечеркнула их договор. И пусть потом она сделала все, чтобы помочь — ничего это не исправило бы. Захоти Кощег, убил бы Злату хоть днем, хоть ночью. Однако же он, наоборот, помогал. Оглянувшись назад, Злата признавала: не имелось у нее более верного друга. Даже Вольх им не являлся в полной мере. Волколак старательно учил Злату в лесу чувствовать себя увереннее, чем в палатах царских. Только не ради самой Златы он делал это, не по доброте душевной, а за плату, которую каждое лето приносил специальный царский поверенный. Зачем ему деньги? Так он рассчитывал все же выбраться за границу чащи, прийти на двор к зазнобе и остаться жить с ней. Что ж, если верить Кощегу, а не делать этого у Златы не имелось причин, Вольх своего добился.

Во сне, она зачем-то ухватила репейник и сжала. Вероятно, оттуда и боль возникла, проникнувшая в сновидение и все в нем перековеркавшая…

— Нет, — сама себе сказала Злата. — Не так. Это не мне привиделось из-за репья, а репей я схватила из-за увиденного. А врать себе — нет ничего гаже.

Не сомневалась она и в том, кто приходил к ней в сновидении. Кощей Бессмертный то был — тот самый, царь Нави. Дотянулся из царства Тридевятого Подсолнечного, решил лично пригрозить да рассказать, что обо всем ведает и слугу своего, навьего наместника, в обиду не даст.

«Или неправильно толкую? — подумала Злата. — Не угроза то, а предупреждение? Мне предупреждение, чтобы собственную душу не сгубила черной подлостью?»

Рассвет только коснулся земли. Небо казалось светло-серым, а все вокруг — будто лишившимся красок. Существовал только белый, черный и их многочисленные оттенки.

Внезапно какой-то странный звук привлек ее внимание. Злата поднялась. Скованные инеем травинки захрустели под ногами. А ведь стояло лето. С чего бы вдруг холодам наступить? Или так всегда здесь?..

Некому оказалось отвечать на ее вопросы, пришлось идти и самой выяснять, что стряслось-случилось.

Идти же не пришлось далеко. Под прикрытием редкого орешника Злата преодолела всего пятнадцать шагов, осторожно раздвинула ветви и… хорошо, что не вышла на открытое место сразу.

Перед ее взором предстало васильковое поле, почти совершенно круглой формы. По обе его стороны застыли, глядя друг на друга, два жеребца — сами темные, а гривы с хвостами золотом так и светили, аж зарябило в глазах. Никогда в жизни Злата не видела таких красивых коней: длинноногих и змеешеих, с хвостами и гривами, отросшими до самой земли. От их стати захватывало дух. А еще огнегривы наверняка крупнее обычных лошадей уродились, хотя судить об этом на расстоянии было сложно. Первый — словно весь отлит из благородной стали почерненной, а на задних ногах — белые подпалины. Второй сам вороной, а грива рыжая, словно огонь в костре.

Мгновение, и они понеслись друг на друга. Ударили грудью о грудь — в ясном небе прогромыхало. Встали на дыбы и замолотили в воздухе передними копытами — тотчас ледяной ветер поднялся. Несколько колких снежинок оцарапали Злате щеки.

«Так вот откуда холод лютый посреди лета, — догадалась она и подумала: — Холод пережить еще можно, зной изматывающий в безветрие — вот враг настоящий».

Стальной извернулся и хватанул зубами за холку вороного. Тот в свою очередь вгрызся ему в плечо, и светлая шкура окрасилась алым. Злата сидела в кустах ни жива ни мертва от жуткого и одновременно завораживающего зрелища. Вскоре стальной оказался весь вымазанный красным. На вороной шкуре кровь видна не была, но наверняка и он пострадал не меньше. Раз за разом сходились они в поединке, пока вороной резко не развернулся и не ударил стального в бок задними ногами. Тот отскочил, уходя от еще более страшной атаки, и пошатнулся. Даже Злата, которая впервые видела подобное сражение, поняла: все кончено.

В тот же миг еще один грохот раздался. И еще, и еще. Не сразу узнала в нем Злата неистовое ржание. Возникла, как из ниоткуда, кобылица редкостной красы: белоснежная с гривой червонного золота. Посмотрела она на одного, на другого, копытом оземь ударила, и пролегла борозда двух противников разделившая. Вороной мог бы, вероятно, беспрепятственно перескочить ее и добить противника, да и стального препятствие эдакое не остановило бы, но все дивные кони стояли, головы опустив.

Так продолжалось до тех пор, пока кобылица, тонко заржав, не подошла вначале к одному, а затем к другому жеребцу и не зализала их раны. На белоснежной шкуре, если посмотреть сощурившись, получилось бы разглядеть алые потеки. Затем вся троица выстроилась клином и унеслась… а куда Злата и не заметила. Слишком быстро скакали огнегривы — не уследить глазом человеческим.

Злата судорожно выдохнула и зажмурилась. Разумом она понимала, что находится в смертельной опасности. От таких лошадок не убежишь, а нюх у них может оказаться не хуже собачьего или волчьего, если не лучше. Но то разумом, чувства же гнали ее вперед, невероятно хотелось вновь увидеть чудо воплощенное.

В конце концов здравый рассудок победил. Она попятилась, выбираясь из кустов, и тотчас замерла, когда лопаток коснулось что-то острое.

Вообразив невесть какое чудо-юдо от ежа-переростка до ноздророга, она резко обернулась. Ветка! Всего лишь острая ветка орешника. Зато, когда она почти уже успокоилась и, переведя дух, выбралась из кустов, всего в десяти шагах от себя заметила гнедого огнегрива. Конь явно был молод и нервозен: ни мгновения не стоял на месте, перебирал ногами, смотрел искоса и лязгал отнюдь не лошадиными зубами. Злата потянулась было к поясу и с ужасом поняла: меча у нее нет. Колчан со стрелами и лук тоже остались на месте ночной стоянки.

— Спокойно. Стой смирно, — раздался, как показалось прямо у уха, знакомый голос.

Еще никому в жизни Злата так не радовалась как Кощегу сейчас. Тот шел со стороны стоянки, покровительственно возложив руку на шею еще одного жеребца. Этот златогрив был огромен и статен, а в каждом движении его виделось спокойствие горного утеса. Вороной с единственной серой отметиной на лбу. Злату он лишь оглядел мельком, а вот на гнедого фыркнул и топнул копытом. Тот тотчас опустил голову, прянул ушами и издал тихое шипящее фырканье.

Вожак — а в том теперь не возникало сомнений — тряхнул гривой. Кощег, отпустив его, подошел к Злате ухватил за плечо, притиснул к себе:

— Только не оглядывайся, — велел он и, не выпуская, повел через поле.

Злата оглянуться не сумела бы, уж слишком крепко держал Кощег. И хорошо, что держал. Посмотреть на дивных коней хотелось очень, но не выходило, остановиться, впрочем, тоже.

— Не обессудь, — прошептал Кощег, прикасаясь губами к ее виску. Злата попыталась отстраниться, да куда там. Она едва не зашипела от боли, когда он пальцы стиснул. — Прости за грубость, царевна, но мы должны выглядеть своими. Иначе не выпустят.

— Мы ведь не кони, — прошипела Злата, вырваться она больше не пыталась, но пнуть его под колено себе позволила.