Совсем немного времени минуло, когда закачались ветви, потревоженные длинными рогами. Злате они сильно корни дерева напомнили, только росли вверх и не на одной лишь голове, также на плечах и спине чудища. Само же чудо-юдо было выше любого, даже самого высокого человека втрое и во столько же шире в плечах. Все мхом поросшее. Руками оно могло при ходьбе оземь опираться, длинными когтями — кору с деревьев срезать. Ноги же врастали при каждом шаге. Чудище вытаскивало их с видимым усилием, но все равно шло быстро. Лишь единожды зыркнуло красными глазами в сторону Златы и было такого.

— Да уж… охотничек… все и вся в лесу знает, — пробормотала та себе под нос. — Никого близ оврага опасного не бродит. Кто бы сомневался.

Подхватила она хворост и пошла к дубу. Там в низинке возле корней уже весело потрескивал костерок и на веточках над ним жарились куропатки вполне обыкновенные, судя по виду. Необыкновенным же Кощег занимался сейчас: сидел в отдалении и разделывал тушку зеленокожего нечто, формой головы и глаз, челюстью с выпирающими зубами напоминавшего зайца, а всем прочим тельцем — жабу.

— Это… — Злата никогда не привередничала, но отведать мясца эдакой дичи ни за что не согласилась бы.

— Жабец, — не отрывая взгляда от добычи и не отвлекаясь от своего занятия, сказал Кощег.

— И он нужен для… — Злата специально не стала договаривать.

— Нашего спокойного сна, — пояснил он. — А что такое? Ты слишком голодна? Куропаток тебе мало, позаришься на лапки жабца?

— Вот еще!

— А зря! — Кощег покачал головой и хитро улыбнулся. — В королевствах заморских, что с запада от Руси находятся, лягушек очень даже любят готовить и есть.

Злата слегка поморщилась, но решила не отступать.

— Надо бы квакушкам, в болоте сидящим, порассказать, — сказала она. — Пусть порадуются.

— Да они сами горазды жрать путников. Думаешь удивишь?

Злата подошла ближе, присела, рассматривая эдакую добычу. Кровь у жабца оказалась голубой, кости — черными.

— Кое-кого, утверждавшего особенность царской крови, точно удивить хотелось бы, — заметила она.

Кощег рассмеялся.

— А я думал, ты сестер любишь.

— В том-то и дело, что люблю.

Именно Гордея, наслушавшись очередного скомороха, вернее… как называли в заморских странах менестрелей, довольно долго донимала людей ученых, почему у нее самой, да и у прочих, в том числе у царя батюшки, кровь алая, а не голубая. В конце концов, оставила это занятие, но мало ли о чем надумала? Может, потому и выбрала в мужья того певца, решив, будто сама неправильная царевна, не голубых кровей и королевича ей не положено.

«Вот поймать бы еще одного жабца и ей под нос сунуть, — подумала Злата. — Чтобы убедилась каковы они — истинные носители голубых кровей».

— Ну а почему бы и нет? — произнес Кощег.

— Я разве вслух сказала?.. — изумилась Злата.

— Есть чуть-чуть, — он поднялся, подхватил разделанного жабца и принялся на ветки развешивать, что-то приговаривая одними губами. Вскоре он закончил своеобразный хоровод вокруг дуба, сходил к ключу, руки сполоснул.

— А это ты зачем? — спросила Злата. — От хищников?

— Я же говорил, здесь нет никого опасного.

Злате тотчас лесное диво вспомнилось, но ругаться она повременила, сказала другое:

— А от кого в таком случае?

— Увидишь. Если захочешь, то ночью.

Куропатки оказались слишком вкусными. За них Злата простила Кощегу и напугавшее ее чудище, и все грубости, какие уже слышала и еще услышит. Пусть и знала она, что в походе следует себя в умеренности держать, не устояла, наелась досыта. Потом ее, как и следовало ожидать, потянуло в сон. Потому не дождалась Злата не только ночи и того, кто за мясом жабца явится, но даже сумерек.

На утро, когда дальше в путь-дорогу отправились, кусты стояли умытые, чистенькие. Ничего о кусках мяса не напоминало, ни капельки голубой крови найти не получилось.

— Чудно, — заметила Злата.

Кощег на это только бровь заломил.

— Ты разве не заметила, что кусты за ночь к дубу словно бы придвинулись?

Она покачала головой.

— Разве?

— На три малых шажка. А вот если бы я не развесил вчера подношения, к самому дуплу заявились. Нас, конечно, не съели бы, но пробираться через рощу держидеревьев — то еще удовольствие. Даже если они еще малы и до самих деревьев пока не вымахали, кустами прикинувшись.

Злата кивнула.

— Держидеревья, если вцепятся, вряд ли отпустят, мне сказывали.

— У страха глаза велики, — заметил Кощег. — Смелого и решительного, вооруженного сталью или факелом, держидеревья сами опасаются.

Позже рассказала она о чудище, которое вчера видела, но Кощег лишь усмехнулся. По его словам, это всего лишь хозяин леса бродил.

— Каков лес, таков у него и хозяин, — молвил он наставительно. — Я бы сказал, даже лучше прочих, в близких к людям лесах обитающих. Те лесовики слишком многому научаются у людей: и подшутить любят, и пакостничают, и подарки требуют.

— А этот может просто взмахнуть ручищей — и мокрого места не оставить, — сказала Злата.

— С чего бы вдруг, если ты первая лесу не вредишь, жителей его не обижаешь?

— А как же куропатки?

— Сверх меры не убиваешь, — поправился Кощег, — лишь ради пропитания? А так-то его и о помощи попросить можно, коли нужда заставит.

— Поможет?

Кощег, подумав, кивнул.

— Если к нему со всей искренностью.

— А взамен?

Кощег вздохнул. Лицо его вдруг печальным сделалось.

— Взамен лишь люди умеют: я тебе то, а ты мне это, я тебе это, ты мне то — базар и ярмарка, а не жизнь.

Злата промолчала и спорить не стала.

Конца оврага они достигли к вечеру, издали заприметили березовую рощу и устроились на отдых прямо на земле. Продолжать путь в темноте было неразумно, к тому же Кощег строго-настрого запретил разводить костер: видимо, опасался тех самых огнегривов.

Когда солнце закатилось, стало зябко, изо рта при дыхании вырывались облачка пара. Кутаясь в куртку и в отданный Кощегом плащ, Злата окончательно измучилась.

— И как ты только еще не околел?.. — прошептала она, стуча зубами.

Вопрос не подразумевал ответа, Кощег и не стал ничего говорить, лишь сел вплотную, приобнял, уткнулся носом куда-то в основание шеи и очень скоро задышал глубоко и едва слышно.

Злата думала, что не заснет до утра. Однако холод как-то очень быстро отступил, а чужое присутствие наполнило покоем. Глаза закрылись сами собой, и в эту ночь ей приснился странный сон будто шла Злата по поляне сон-травы, и никуда не торопилась, на чары не поддавалась. Все ее внимание было приковано к черной птице, летящей по небу: небыстро и невысоко, если поднять руку, аккурат дотронуться удастся.

Всякий раз, когда ворон махал крыльями, высыпали на небосвод крупные ясные звезды, однако их сияние не шло ни в какое сравнение с высокими горами у виднокрая, состоящими из кремневого дикаря или даже адаманта.

Туда и шла она, направляемая вороном?

Злата не знала, но чувствовала, что нужно ей совсем в другую сторону, не к замку в горах этих, а к другому — посреди озера. Однако и остановиться не могла. Ноги сами несли ее вперед и вперед. Или то черная птица виновата?

Словно в ответ на эту мысль ворон оглушительно каркнул, и вмиг исчезло все вокруг словно и не было. Стояла Злата посреди каменной тарелочки, вокруг окруженной скалами. Ворон чуть покружил в небе и сел на плечо высокого мужчины в серебряной короне и черном плаще. Ничего более Злата различить не могла. Вроде и удавалось единый образ собрать, когда смотрела прямо, глаз не отводя, но стоило моргнуть, как тотчас она забывала как незнакомец выглядел. Оттого, вероятно, представал тот то красавцем, каких свет не видывал, то уродливым стариком. Бежать со всех ног хотелось невыносимо, причем от красавца сильнее. Вот только — некуда.

— Предательство еще никогда ни к чему хорошему не приводило, даже когда казалось иначе, даже если удавалось прожить долго.