— Ты⁈ — прохрипел он.

— Я, — произнес Кощег вроде и голоса не возвышая, но так, что все услышали. Гомон и разговоры вмиг стихли, обрушалась на царский двор мертвая тишина. — Чего же ты, царь Горон, слова не держишь?

— Никогда не давал я слова ни тебе, ни хозяину твоему! — вскричал царь, да только голос его дал изрядного петуха.

— Хозяину?.. — Кощег усмехнулся. — Не давал? Может, и не обещал ты отдать в зачарованную чащу одну из дочерей своих, вот только тем, что язык распустил и небылиц навыдумывал, мне руки развязал. С вами, человечишками, иначе не выходит. Если не бить вас, так и норовите на шею сесть и ножки свесить! Ну вот и знай: даже если выдашь ты дочерей замуж за первых встречных, меня то не остановит. Не подчиняюсь ни я, ни… кхм… хозяин мой людским законам.

Договорив, громко свистнул Кощег. Конь рванулся, но не вперед, а назад, уздечку с себя скидывая и оставляя повод в руках Златы. Кощег отсутствия узды не заметил, вскочил на коня и растаял в воздухе словно его и не было.

Сел на ступени царь Горон, за голову схватился, вой пошел по двору царскому, только Злате не до всего этого стало, кинулась она к себе: в дорогу собираться. И узду прихватила, как же без нее?

Котомку быстро собрала, в одежу походную обрядилась. Куртку старую-поношенную и такие же сапоги принесла девка-прислужница. Отдавая, она глаза прятала и приговаривала: «Такую и потерять не жаль, если не воротишься». Злате то все равно было. Главное, оружие она возьмет свое.

Выходя из оружейной, едва с царем-батюшкой не столкнулась. Тот был мрачен, смотрел исподлобья, а увидев Злату в мужеской одеже, колчаном со стрелами за плечом и коротким мечем из легкого металла восточного на поясе, сразу все понял.

— Догнать хочешь супостата проклятого?

— На кой мне гонца губить? К Кощею направлюсь, — сказала Злата.

Ей и хотелось повиниться, ведь если бы она не настояла на спасении Кощега, Вольх тому точно не помог бы выбраться из болота. Значит, не добрался бы он и до царского дворца. Только зачем взваливать на батюшку это знание? Да и не решила бы гибель вестника ничего, лишь отсрочила.

— Пойдем, провожу тебя, дочка, — сказал Горон.

Злата кивнула.

Неожиданно гомон многих голосов снаружи раздался. Показалось, дворцовые стены чуть дрогнули.

— Это еще что такое⁈ — Злата подбежала к окну, аккурат успела увидеть, как Гордея идет под руку с невысоким юношей, едва ли не тоньше ее самой в поясе. За плечами у того висел смутно знакомый инструмент: то ли лютня, то ли домбра или еще как прозывавшийся.

Никогда Злату не интересовали стихи да песни. Впрочем, ей не до них было. За день набегаешься, на коне наскачешься да мечом намашешься — не нужно никаких плясок с прочими увеселениями, только и мыслей до постели добраться и спать завалиться.

— Гордея мужа себе избрала, — сказал Горон. — Лучшего из лучших. Песнь его даже самые черствые сердца растрогала, пробудила любовь в душе девичьей…

— Подожди, батюшка, — прервала его Злата. — Ты разве не слышал кощеева посланника? Даже сыграй Гордея свадьбу с этим… песняром, для Кощея то неважным будет. Или… — она осеклась и взглянула на Горона совершенно по-иному. Мысли пришли в голову дочери любящей недостойные, какие Злата всегда старательно гнала подальше. Ведь действительно, если бы царь язык не распускал, небылиц не сочинял и на пирах несуществующими победами не похвалялся, то и беды не случилось. — Неужто ты, царь-батюшка, стремишься поскорее дочерей замуж выдать, чтобы защитой их мужья занимались, а ты сам не причем остался?..

— А если и так? — не стал отпираться Горон. — Вас много, а я один одинешенек.

Злата снова кинула взгляд на сестру с ее избранником. Ну кого он мог защитить? Тем более от Кощея! Уж если Кощег играючи справился с самыми серьезными (не считала Злата песни да скоморошье искусство чем-то действительно важным) испытаниями, то каков же его хозяин! Даже усач, по которому Любава сохнет, вряд ли справится. Разве лишь увезет далеко-далеко.

— Не смей упрекать меня, Златушка, я же тебя не упрекаю!

— Да в чем же⁈ — воскликнула она.

— Из-за тебя я царицы своей лишился, — сказал Горон. — Из-за тебя выпорхнула она из горницы серой лебедью, вновь крылья обретя.

— Что?.. — Злата удивилась настолько сильно, что даже горькая обида в душе улеглась. Разве виновата она в собственном рождении? Разве можно упрекать в таком все равно кого-либо?

— Так и сказала: «Не властен ты надо мной больше», — пожаловался Горон и смахнул невидимую слезу с уголка сухого глаза.

Было видно, что нисколько он не скорбит больше по царице Лебеди, исчез тот человек, который с Ягафьей разговаривал. Нынче единственное, чего хотел царь Горон — отправить Злату к Кощею, прочих дочерей — замуж, а самому жить, горя не зная.

«Я и сама уйду, зря ты так», — подумала Злата, но вслух не проронила ничего. Только котомку удобнее поправила да побежала к конюшне.

— Правильно! Спасибо, дочка! — донеслось вслед. — А коли умертвить злодея все же не сумеешь, согласись стать его женой, спаси сестер, да и стерпится-слюбится. Мы на каждом пиру чествовать тебя будем!

Замотала Злата головой. Хотела бы она не слышать этих слов, да наверняка на всю жизнь запомнит. Если бы не сестры, ни в жизнь она не пошла к Кощею, уж лучше отправилась по белому свету странствовать, но… перед взором внутренним снова встала Гордея с избранником. Не виноваты ни в чем сестры. В том, что у них такой отец — тем более.

На последней лестничной ступеньке подхватил ее Путята, закружил, обнял по-отечески да поставил на ноги.

— Легкого пути тебе, Златка, — молвил он. — Пусть твой меч никогда не затупится, а сердце не очерствеет.

Именно таковые слова хотела бы услышать она от батюшки родного, но, видать, не судьба. Обняла его Злата в ответ, да и пошла дальше.

Когда уже подходила к конюшне, вывели к ней конюхи старого мерина.

— Ты не серчай, царевна, — сказал самый старший, еще деда нынешнего царя помнивший. — Да только Буян дорогу до леса и обратно наизусть знает, сам вернется, как надобность в нем отпадет. А не вернется, так не велика печаль.

— Батюшка так приказал? — только и спросила Злата.

Конюх лишь руками развел, низко склонив голову.

— Не серчай, царевна, прощения прошу.

— Быть по сему! — Злата обняла слугу старого и вскочила в седло.

Стражи на воротах лишь рты раззявили, того и гляди вороны залетят, а то и стая галок. Да и было чему дивиться. Еще совсем недавно въехала Злата на коне черном красоты неописуемой, а теперь тащилась на старом мерине, какому любая деревенская лошаденка полверсты форы даст и все равно обгонит. С другой стороны, Буян еще царицу помнил. Хорошо, что хоть до леса и обратно прогуляется, не все ж в стойле стоять.

— А что если…

Съехав на обочину, Злата соскочила с седла, стащила старую, чуть ли не рассыпающуюся уздечку (ну конечно, такую не жаль, даже если Буян не вернется), и надела узду, оставшуюся от коня Кощега.

Ударила где-то поблизости молния. Грохот заставил уши заткнуть и к земле склониться. Когда же Злата выпрямилась, то глазам своим не поверила. Вместо старого мерина стоял красавец-жеребец. Сам рыжий, а грива золотая.

— Освободила ты меня, краса-девица, — молвил он человеческим голосом и ногу переднюю согнул, выгнувшись назад. — Долго. Очень долго я в плену у царя Горона был. Но теперь конец моим мучениям. Коли понадоблюсь я тебе лишь позови, вмиг прибуду.

— Хорошо, — улыбнулась ему Злата. — А сейчас помоги мне догнать Кощега. Возможно такое?

— Конечно. Под седлом у черного князя мой брат единокровный. Вот только брат младший, которому со старшими никогда не тягаться в скорости. Садись на меня да держись крепче.

К вечеру под кронами старых дубов стало слишком уж сыро и холодно, а еще страшновато. В низинах начал скапливаться синюшный туман. Птицы умолкли, только временами где-то вскрикивала выпь. Всякий раз вторил ей волчий вой. Слышался он издали и приближаться пока не спешил. Волки, впрочем, Злату не пугали. Против них в котомке травка лежала специальная. Но в чаще ведь водилось и многое похуже обыкновенного лесного зверья.