— Не кручинься, Златка.

— Видать, снова придется мне с вопросом прийти на поляну.

— Когда ждать тебя? — деловито спросил Вольх.

— Сегодня в полночь.

Волколак удивленно хмыкнул.

— А чего тянуть? — Злата недоумевающе приподняла брови. — Чем раньше узнаю, тем лучше.

На том и порешили.

Когда вышла Злата к дереву без коры, Купало зенит миновал и к виднокраю заспешил. На валуне хлеба уж не было, зато стояло лукошко, полное грибов да ягод.

Поблагодарила Злата лесного хозяина, поклонилась ему в пояс, обулась и побежала из леса. Дорога пусть и близка, а все равно время занимала. Девки, с которыми она в лес уходила, вряд ли воротились и рассказали, что царевну потеряли, но поспешить все равно стоило.

— Златушка! — сестрица Любава, только завидев, подбежала, схватила Злату за руки, закружилась на месте, в хоровод на двоих увлекая.

Злата едва-едва успела сунуть лукошко проходившей мимо чернавке.

— Да что случилось-то, сестрица? — спросила она.

От сердца отлегло. Значит, не переполошились, не обеспокоились ее отсутствием.

— Ой, Златушка! Ведь допрыгнул. Двух бревен всего не дотянул до оконца!

Это Любава о женихе очередном рассказывала. Все старшие сестры, что не вылетели еще из отчего дома собственные гнезда вить, озаботились поиском женихов. Как и положено царевнам, выходить замуж они собирались не абы за кого, а за самых лучших. Женихам приходилось исполнять их условия. Царь-батюшка это только приветствовал: одного из зятьев он намерен был посадить на трон в будущем.

— А сам-то хорош! Волосом черен, очи, как уголья, а усищи!.. Знатные! У самого старого сома в пруду, которого уж и не поймешь сом он али уже водяник, и то таких не имеется!

— Иноземец? — встревожилась Злата.

— Из земель угрийских, зовется Элодом, — ответствовала Любава.

Злата выдохнула с облегчением. Не стал бы Кощей называться чужим именем. Ни к чему ему, да и страшиться некого.

— А какой у него конь! — Любава подпрыгнула от распиравших ее чувств. — Ох, если бы ты видела, Златушка! Истинно бурый! Одна шерстинка золотая, другая серебренная.

Любава долго так могла скакать, радостью своей делясь, да вышел на крыльцо Путята Аскольдович — царский воевода — окликнул, Злату к себе подозвал.

— Царь-батюшка видеть тебя желает, к себе требует, да не ко трону, а в горницу.

Злата кивнула, махнула на прощание Любаве, но та уже нашла себе других слушателей.

— Царь-батюшка гонцов к соседям посылал. И к Еремею, и к Авдею, и к Дадону. Ко всем, как оказалось, калика приходил. Каждого стращал, что украдет дочку Кощей Бессмертный. К Годону и Гведону только не заглядывал, да и ясно: у них сыновья лишь, — сказал Путята шепотом, пока по дворцу царскому шли.

— И что же? — спросила Злата. — Он полагает, беда минула?

— Он — да, но не ты?

— Не я.

Вот они и до резной двери дошли, через порог переступила Злата уже в одиночестве. Путята остался снаружи ждать.

— Здравствуй Златушка! Проходи, голубушка.

Для своего обыкновенно мрачного настроения царь казался очень уж приветлив. Таким младшая дочь привыкла видеть его лишь на пирах с чаркой зелена-вина в одной руке, ногой лебединой в другой. Означало ли это то, что и сейчас батюшка навеселе был? Характерного запаха не ощущалось.

— Радость у нас великая, Златушка! — продолжал тем временем Горон. — Оказалось, не на нас одних пало бремя взора кощеева.

— Чему ж тут радоваться, батюшка? — удивилась Злата. — Тому, что не над одними нами меч навис?

— Вот же, дура-девка! Хоть как парня и воспитывали, а все равно бабий ум короток, — махнул на нее рукой царь. — Да не этому я радуюсь… а хотя бы и этому. Ай, совсем ты меня запутала!

Злата скрестила руки на груди.

— Кощей ведь не падишах какой, ему гарема не надобно, — молвил царь. — Поняла теперь?

— Нет, — стояла на своем Злата.

— Дура! Стращал он нас всех! — выкрикнул Горон. — Не знаю, забавлялся так, наверное. Он ведь нечисть, ему человеческие увеселения неинтересны, дай жизнь кому попортить, напугав до полусмерти! — Голос царя вдруг стал мягче, проникновеннее: — Я ведь звал повиниться перед тобой, Златушка. Порушил злодей твое детство, сызмальства была отвлечена ты от нарядов да забав девичьих, вот и женихов твои сестры себе ищут. Тебе ведь тоже хочется, я ж вижу. Сердце родное не обманешь.

— Не надобно мне ни нарядов, ни женихов, — вымолвила Злата. — Вот уж чего не доставало!

— А чего надобно? — Горон сощурился. — Судьбы богатырок хочешь, которые на лошадях по-мужески скачут и бьют ворогов с ратниками наравне?

— А коли и так, то что?

— На них же ни один мужик не посмотрит. В жене первая добродетель — кротость должна быть. Твоя мать знаешь какой была… эх…

Злата вздохнула. Ругаться расхотелось, но это вовсе не означало, будто она желает нарядов и замуж!

— Ты хотя бы подумай, — попросил Горон.

— Хорошо, батюшка. Но не жди от меня быстрого решения. Жениха я если искать и стану, то уже следующей весной. Не верю я будто просто так приходил к нашему двору калика перехожий.

Путята ждал ее за дверью. Хороший воин, замечательный товарищ, пришедший на смену старому воеводе. Злате он всегда нравился больше других ратников, которые не столько порядок хранили, сколько пьянствовали да бедокурили. Горон и сам проводил дни в лености, и других настраивал на то же. На царство давно никто не нападал, хотя и сам Горон цапался с соседями по поводу и без, и те не отставали от него, гадости учиняя. Просто все окрестные цари боялись, как бы не вышла из чащи, до которой рукой подать, армия Кощея и не напала бы на дерущихся аль победителя.

— Царь уж победу отпраздновал, — прошептал Путята. — На будущем пиру новую байку расскажет: как испугался его Кощей Бессмертный, умолял о прощении и пообещал дочерей не красть.

— Ох, накликает, — промолвила Злата. — Ты приглядывай за ним, Путята. И войско в ежовых рукавицах держи.

Тот склонил голову.

— На тебя их всех оставлю, коли беда придет.

— Придет ли, Злата? — он остановился. Пришлось смерить шаг и ей. — Когда?

— Скоро узнаю, — бросила она через плечо, направляясь к себе.

Почивать днем считала Злата неправильным. Слабостью веяло от такого времяпрепровождения да леностью, однако коли собралась на сонную поляну, то не до гордыни. Травы усыпят намертво, их действие продлится некоторое время уже после того, как Вольх ее вынесет. Вот чтобы проснуться до света и во дворец вернуться, пока никто не хватился и ор не поднял, следовало выспаться вволю, чтобы даже единая мысль снова уснуть вызывала неприятие.

Придя к себе, выгнала Злата прислуживающую ей девицу, строго настрого наказав не беспокоить, закрылась на засов, вытащила из тайника заветный материн ларчик. Из него достала шкатулку с порошком сон-травы, отмерила так, чтобы проспать до вечерней трапезы сном беспробудным, и обратно спрятала. Плеснула в чарку воды ключевой, в ней же растворила порошок и выпила в два глотка, постаравшись не ощутить и даже не думать о вяжущей горечи снадобья, сильно заметной в воде, но почти полностью теряющейся в травяном отваре. Только и успела лечь и подумать, что стоит напоить тем же мамок-нянек, сторожащих каждую ночь сон царевен, как порошок подействовал.

Травкам всяким, заговорам и заклятиям Злату учила Ягафья — лучшая во всей округе травница, повитуха да ведьма. О последнем, правда, немногие знали, а те, кто знал, никому не рассказывали. Умела Злата чего и посильнее. Совой серой оборачиваться силенок не хватало, слишком сильна оказалась кровь человеческая, но вот отвести глаза хоть одному, хоть троим могла. Оттого нисколько она не тревожилась, как незаметно из дворца улизнет в лес, а опосля воротится.

Именно благодаря поляне с сон-травой Злата вызнала однажды собственный секрет, тщательно батюшкой хранимый. Случилось это когда ей и семи годков не стукнуло, но в чаще она уже за свою считалась. И пусть была Злата тогда еще совсем девчонкой несмышленой, а подмечать да сравнивать умела. Странными ей казались взгляды, какие нет-нет, а кидала в ее сторону челядь. Мамки и няньки все сюсюкать норовили, несмотря на ее нелюбовь к этому делу, а стоило прикрикнуть, руки в боки уперев и ножкой топнув, разбегались, словно жуки от ведра с помоями.