Однако вопреки собственным словам первой атаковать не стала, замахнулась лишь и вовремя отскочила в сторону, когда Кощег решил парировать так и не нанесенный удар. Зато он открылся, и Злата, не задумываясь, что творит, нацелилась в голову. Не в висок конечно и не так сильно, как следовало бы бейся она с врагом, собиралась легонько в лоб ткнуть, да не тут-то было. Кощег увернулся слишком быстро и стремительно, Злата даже движения не разобрала. Пригнулась, пропуская конец чужой палки над собой, она скорее по наитию. Когда-то именно этого и добивался от нее Вольх. Человеку волколака никогда не победить, над своими действиями раздумывая. Хищники порой двигаются слишком быстро, и глазом не уследишь, если только научишься предвидеть, откуда атаки ждать.

Следующий удар ей в живот метил. Извернувшись и пропустив мимо конец палки, она перекувыркнулась через голову и, перехватив «чудо-оружие» удобнее, ткнула Кощега под колени. Тот аккурат собирался Злату по плечу зацепить, да не успел. Рухнул он на спину, Злата поверх взгромоздилась, коснулась палкой шеи:

— Убит!

Кощег расхохотался.

— Убиты вместе, — поправил он и взглядом указал на конец еще одной палки, касавшейся ее бока. — Мир?

— И кто первый ранение нанес? — поинтересовалась Злата.

— Неважно. Мир?

Она отбросила палку, поднялась и протянула ему руку.

— Мир.

Кощег руку принял, но встал, нисколько на нее не оперевшись.

— Еще раз?

— Темно уж, — заметила она.

А казалось едва-едва солнце закатилось. Еще и Стрибог пригнал в востока своих коней на небесных просторах пастись. Лошадиные черепа, дом и двор хранящие, уж светиться начали, пусть пока и едва заметно, словно в пустые глазницы были вставлены обыкновенные огоньки.

— А ты будь внимательнее.

— Кстати, я вот чего понять не могла… — Злата недвусмысленно покосилась в сторону откуда привез их Буян. — Что за мотылек из-под земли выбрался и меня едва не съел. Привлекла его чем?

— А ты бросайся молитвами, заговорами, проклятиями и заклятиями почаще. Было бы странно не примани Кощей чудище, питающееся несдержанными на язык или в слове верном ведающими. Вот это одно из таких, зовется суетник. В давней войне многих колдунов истребил.

— Жаль до самого Кощея не добрался, — буркнула Злата.

— До Кощея? Вряд ли. Добраться до него непросто, да ты сама уж убедилась.

— Это мне, — возразила Злата. — А всяким чудо-юдам, живущим близ замка?

— Чуда-юда силу чуют и на тех, кто сильнее их, не нападают, вот и весь сказ.

Злата прикусила губу.

— Ну же. Я жду, — напомнил Кощег и первым сделал выпад, разумеется оказавшийся ложным.

В следующие мгновения Злате стало не до слов, да и вообще ни до чего. Потому что своей палкой Кощег сражался так, как первейшие богатыри могли лишь мечтать. Конец палки порхал прямо возле носа и бесил невообразимо, Злата едва успевала уворачиваться, о том, чтобы нападать самой, казалось, и речи не могло быть, однако к собственному удивлению выходило.

Кощег играл с ней, как кошка с мышкой. А еще он, казалось, вообще не уставал. Когда Злата обливалась потом и дышала с хрипами, он оставался по-прежнему свеж и даже дыхания не сбил.

— Ах ты так⁈ — воскликнула она. В сердце поселился неуместный восторг и веселая злость. Со стороны наверняка показалось, что пошла в атаку она совершенно бездумно, рассчитывая лишь на скорость.

Кощег отступил сначала, а потом поднырнул под палку, приставив конец собственной к яремной впадине на ее груди.

— Убита. Была бы уже трижды, если б это входило в мои планы, — сообщил он высокомерно. — Но я, в отличие от тебя, в полную силу не дрался.

— Ох и любишь ты себя, Кощег, — поцокав языком, заметила Злата. — А еще на счет батюшки моего что-то говорил. Ты сам — гордец каких поискать, — с этими словами она слегка двинула рукой. — Убит еще раньше.

«Острие» палки сильнее ткнуло Кощега в низ живота, доставляя более неприятные ощущения, чем те, какие в пылу схватки он не заметил.

— Сдаюсь! — воскликнул он и громко рассмеялся. — Еще?

— Хватит уж! — донесся из избы крик Ягафьи. — От вас обоих пыль столбом висит. Умывайтесь и за стол садитесь. А еще изгородь почини, окаянный. Не для того ставила, чтобы ты ломал!

Вот теперь расхохоталась и Злата. На душе легко-легко стало, все мысли дурные прочь улетели будто их и не было.

Вышли они рано утром, только-только затеплилась утренняя заря, предвещая тот миг, когда вырвется из-за виднокрая огненная колесница двумя белоснежными конями запряженная да покатится по небу.

— Гать эта не чета вашей, крепкая да прочная, сама проверяла, — говорила Ягафья. — Я хоть и не люблю ходить на ту сторону, а таких корешков волшебных, как там произрастают, здесь днем с огнем не сыщешь. Не иначе правы слухи: лежит где-то в тамашних оврагах камень-алатырь и питает землю.

— Алатырь? — Злата обернулась к Кощегу. — А ты говорил, земля та кровью и злым колдовством напоена.

Отвечать он и не подумал, только губы скривил.

— Одно другому не помеха, — вступилась за него Ягафья. — Многое земля помнит, а топь, пожалуй, еще больше: и дурного, и пустого, и хорошего. Здесь две одинаковых травинки сорвешь, так первая смертельным ядом наполнена, а вторая способна от любой хвори излечить.

— Как же ты различаешь их, бабушка: травинки эти? — спросила Злата.

— Сердце для того в груди бьется, чтобы чуять, — Ягафья хитро посмотрела. И не только на Злату, но и на Кощега. — Иной раз видишь чернокорень шипастый да весь скрюченный, в руки не дается, колется и жжется, а как с добрым словом к нему обратишься да с лаской побелеет, прорастет яблонькой благоуханной розовым цветом и с наливными яблочками молодильными. То-то, — она улыбнулась, но тотчас посерьезнела. — Но битва самая лютая именно здесь случилась, это потом стоячая вода пришла, похоронила павших. Хоть так похоронила. Однако не советую вглядываться вглубь болота, не будите лиха. Ночами бродят над водой души неупокоенные, а уж что у дна водится… у… И с лягушками поаккуратнее. Дрянь дрянская, брр, — Ягафья поморщилась.

— Спасибо за совет, — несколько глухо проронил Кощег. Непривычно хмур и задумчив он был тем утром, на Ягафью поглядывал исподволь, когда та сама не видела, на Злату и вовсе предпочитал не смотреть. — И за столь скорое излечение, и за приют, и за доброту.

— Да чего уж, — Ягафья рукой махнула.

— Насколько мне известно, — проронил Кощег, — Кощей позволил тебе раз в девять лет к людям выходить и жить среди них по три года?

Ягафья кивнула и произнесла:

— Счастливо совпало, что года эти на младенчество и отрочество Златы и средних сестер пришлись. Сумела я хоть немного о них позаботиться и премудрости выучить.

— Я, конечно, не Кощей, многое изменить не в силах, но в отношении тебя снимаю все запреты. Ходи через границу столько, сколько вздумаешь, живи с кем хочешь, нет больше власти над тобой чащи и замка белокаменного, — как договорил Кощег, прогремел где-то в синей выси гром, слова его подтверждая.

Ягафья поглядела на ясное, без единой тучки небо, головой покачала.

— Спасибо, конечно, только я ж не за ради себя одной извести колдуна хочу, — сказала она.

Злата насторожилась. Подумалось, не спустит слов таких слуга Кощея. Вот только Кощег лишь голову склонил и впервые за утро посмотрел на старую знахарку, колдунью и ворожею прямо.

— Чего же тебе надобно? — спросил он.

Ягафья тоже на него пристально уставилась.

— Ты себя чай в детстве-отрочестве и не помнишь, а я давно на свете белом живу. Покуда не огородил Кощей чащу, порождения Нави ходили промеж людей. Да, много зла они несли, не спорю, — Ягафья подняла руку, призывая Кощега умолкнуть, так и не возразив. Тот неожиданно послушался. — Вот только и богатыри средь людей рождались такие, что не чета нынешним. Не просиживали портки за столами, не пировали с утра до ночи, не похвалялись перед сотрапезниками тем, чего не сделали, а по свету на конях своих ездили, добро и справедливость чинили. Были они не дружинниками какого-нибудь князька али царька, а проводниками воли Сварога. Да и люди простые справедливости не чурались, закон гостеприимства блюли, пороками не гордились и не хвастали, видели высшим благом помощь ближнему, старших слушали, малых защищали и учили. Потому что знали: смелое сердце и воля крепкая — будто меч-кладенец острый и щит не пробиваемый — защитят от любого зла, а трусость да подлость, наоборот, лихо привлечет и конец неминуемый.