Кощег отвел взор, на замостивший топь настил уставился.

— А нынче? — продолжала говорить Ягафья. — Кто алчен до золота мертвого, хитер и подл, тот и царь. Как он золото то добыл, сколько вобрало оно крови и злого обмана — неважно. Бояре не лучше, только и горазды мощной да родовитостью хвастать, а сами бороды отрастили и на лавках лежат, пузо чешут. Крестьяне в своих домах сидят, им до соседских бед нет никакого дела, а голь перекатная все чаще в разбойники-душегубы подается. Скажешь, не так? Ты сам по дорогам много ездил, сколько раз нападали на тебя, молодец?

— Часто, — ответил Кощег тихо. — Я уж со счета сбился.

— И не всегда те, у кого семеро по лавкам, а есть нечего.

— Не то, что не всегда, а почти никогда, — признал Кощег. — Забавы да наживы ради, злобу потешить и из желания покуражиться, боль другому доставив.

— А знали бы, что из лесу выйдет медведь да заломает, за всех погубленных отомстив, волколак задерет и в этом случае не будет для него кары, мавки да русалки заморочат и себе служить заставят, сорок и еще тридцать три раза подумали бы прежде чем ступать на дорожку извилистую-скользкую к Вию ведущую, — досказала Ягафья и посмотрела совсем уж свысока.

— Хорошо. Я тебя услышал, — проронил Кощег. До того с каким выражением и кто на него глядит, не было у него никакого интереса.

— Хорошо коли так, — сказала Ягафья и на гать указала. — Идите. Если нигде не задержитесь, перейдете болото уж к вечеру второго дня. Упаси вас боги куда-нибудь свернуть или назад воротиться. Места отсюда непростые-заповедные начинаются, а дороги очень уж не любят нерешительных. Захотите назад повернуть, а они совсем в иные края выведут, в которых вам точно не понравится.

— Спасибо, бабушка, — Злата обняла Ягафью на прощание.

Кощег же, достав веревку крепкую, обвязал за пояс Злату, а затем и себя.

— Теперь куда я, туда и ты, чай не потеряемся.

И отправились они в путь-дорогу. Гать прямехонько вела, никуда не сворачивала. И тридцати трех шагов не миновали, кинула Злата взгляд через плечо, но ни Ягафьи, ни берега не увидела. Стоял позади туман стеной непроницаемой и чудилось за ним всякое. Теперь не вернуться, лишь вперед идти следует.

Еще через тридцать три шага уже совсем посветлевшее небо укрыло белесое марево. Над водой синеватый туман поплыл, но пока ничего страшного или опасного не виделось. Болото как болото, гать как гать: прямохожая да удобная. Принялась Злата тихо напевать себе под нос, а то скучно в тишине идти стало. Кощег, щурясь, болото оглядывал, плечами закаменев, врагов и чудищ выискивал.

— Ляг, оберег, на мой порог, на мой след ото всяких бед, — слова самочинно в мотив вплелись, Злата сама не поняла, как произнесла заговор на удачный путь. В тот же миг Кощег за соединяющую их веревку дернул, почти вплотную притянув Злату к себе.

— Ты забыла, о чем я сказывал⁈ — проговорил он гневно. — Нет здесь места заговорам!

— А ведь я тебя именно заговорами спасла раненного, — ответила Злата, губу прикусив.

— И я благодарен за это. Очень! Сильно благодарен, но не нужно их здесь, — зашептал Кощег ей на ухо. — Лишь хуже сделаешь, привлечешь к нам внимание чудищ болотных.

Словно в подтверждение его слов выбралась на гать крупная серая жаба величиной с мелкую шавку. Зенки вылупила и проквакала:

— Возьми меня замуж.

Рот ее оказался пастью, полной острых треугольных зубов, зенки кровью наливаться принялись. Вот-вот прыгнет и в ногу вцепится.

Кощег возможности такой не дал, подскочил да пнул жабу так, что та с визгом в болото шлепнулась. Уже оттуда погрозила им кулачишком.

— Ну! Что я говорил? — повернулся он к Злате. Та же стояла молча, только рукой куда-то в бок указывала.

«И верно, — подумала она. — Нельзя привлекать внимание. Болотник ведь корягой или кочкой обернется — не отличишь. Заснет. И спать может долго. Мимо целые обозы пройти по гати способны, не говоря об одиноких путниках. Песни и сказания складные его сон лишь крепче сделают, но ежели услышит речь человеческую, проснется тотчас».

— Ах, это ты… — проронил Кощег, к коряге обращаясь.

«Якобы к коряге», — напомнила Злата самой себе.

— Кхе-кхе, кхе-кхе, — заперхал болотник, пока с места не сдвигаясь. Весь поросший ряской, тиной да мхом более всего напоминал он корявый древний пень. Если бы не глаза, алчно поблескивающие. С виду не такой уж и страшный. Только отправить вслед за лягушкой не выйдет. Слышала Злата, что, если встанет болотник во весь рост, небо макушкой заденет.

Кощег тяжело вздохнул. Вряд ли рассчитывал на то, что уже пробудившееся и заприметившее добычу чудище вновь веки сомкнет и корягой прикинется. Скорее, пока не решил, чего предпринять, лишь рукоять сабли сжал.

— Не ожидал встретить тебя столь скоро, — заговорил болотник, к Кощегу обращаясь.

— Да и я, признаться, тоже, — отвечал тот. — Можно мне пересекать болото твое беспрепятственно, ужели запамятовал?

— Так то сто лет в обед было, когда дал я свое дозволение.

— Не юли, а то вмиг ужом на сковрадке окажешься.

— Ой ли…

— Ой, — передразнил Кощег. — И проводить с собой кого только пожелаю могу тоже, — не обращая внимание на последние слова, договорил он. — Али забыл, как я у тебя выиграл?

— Нечестно! — взвыл болотник. — Нечестно выиграл! Отыграться жажду.

— А не будет этого! — Кощег потянул саблю из ножен.

— Нечестно!!! — заверещал болотник.

— Ах нечестно⁈ А кто квакуш своих на меня натравил⁈ — разъярился Кощег.

— Я ж доченькам своим не повелитель, — сказал болотник и принялся круги по воде пускать. — Да и тебе они ничего плохого не сделали, — приторно-ласковым голоском проговорил он. — Брось. Погостил бы у меня недельку, ничего б не сделалось. Ты ведь в огне не горишь, в воде не тонешь, а в трясине не топнешь, — последние слова болотника особенно развеселили, он аж забулькал.

— Не действуют на меня речи льстивые.

— А и бобр с тобой, — махнул кряжистой рукой болотник, круги по темной воде пошли пуще прежнего.

— Бобр? — Кощег приподнял бровь и криво усмехнулся.

— Да хоть карп Поликарпыч и налим Никодим! — болотник огрызнулся. — Так более по нраву?

— Ты откель имена такие выискал?

— Так ежели бы я с одним тобой в тавлеи играл, давно б со скуки зачах и ссохся. С водяником в последний раз силами мерялись. А по его рекам целые караваны идут купеческие. И не одни только наши, а и чужеземные-чужестранные. Каких только словечек и имен ни наслушается, а потом вставляет куды ни попадя. Вон, рыбу обзывает, а иной раз как заговорит, ухи вянут. Только ему все равно не помогает. Он за против моих трех ратников зевнул ратоборца. Ух, я…

— Мы пойдем, пожалуй, — решил Кощег и взял Злату за руку.

— Ну куды, куды торопишься? — всплеснул по воде темной стоячей уже обеими кряжистыми руками-корягами болотник.

Гать подскочила, как конь ретивый, а потом опала на прежнее место. На силу удалось устоять на ней.

Злата сама поближе к Кощегу придвинулась.

«Ох, не к добру, — подумала она. — Сейчас как выпрыгнет, как выскачет, и либо гать перевернет-порушит, либо в воду столкнет, а затем утопит».

Мелькнула при думах безрадостных смутная мысль. Вроде как слышала она сказку одну, с севера пришедшую, об охотнике, который местного болотника уболтал. Авось удастся обмануть и этого.

В отличие от множества иной нечисти, не любил болотник с места сходить. Врастал в трясину. Много времени ему требовалось по болоту передвигаться. Главное сбежать раньше, чем руки-коряги загребут.

— К замку тороплюсь, — сказал Кощег.

— А и иди себе, — вдруг согласился болотник. — Только знай, защита моя на тебя более не распространяется.

— Удивил, — бросил Кощег. — Давно известно, не хозяин ты своему болоту.

— Кто⁈ — рассвирепело чудище. — Я⁈

— А был бы хозяин, не являлись на нем призраки, мары, моры да кошмары.

Болотник сразу усох, меньше в два раза сделался.

— Мары ясно чьи порождения, — сказал он нехотя. — А с ней и царь Нави не всякий раз управится.