— Истое золото, нечеловечьи глаза-то, — заверила Ягафья. — Оно важно, когда Навь в человеческом ребенке сильна. Это значит, не одному лишь миру людскому дите принадлежит. Все прочие дочери твои — люди как люди и иной судьбы для себя не желают. А вот иные, навьи дети, наоборот, жить как все не хотят.

— Да что ты меня уговариваешь? — снова начал гневаться Горон. — Дело говори.

— Ты Златушку не обижай, царь-батюшка, мамкам-нянькам не давай портить, а как на ножки встанет крепенько, отдай ее сначала мне в лесную избушку, а потом… да хоть воеводе своему в обучение. Пусть он спуску не дает, всей науке своей ратной учит. А там… и иная сторона подтянется. Чаща-то рядом, царство Подсолнечное и того ближе: оно всегда за порогом, за околицей, за речкой и лесом. Выучится Злата, вырастет и сумеет дать отпор Кощею-проклятому будь он повелителем Нави аль просто колдуном могучим.

— Навь против Нави выступит? — усомнился Горон.

— Так и люди на людей войной идут, — улыбнулась Ягафья наполовину беззубым ртом. — Здесь нет ничего особенного. Тем, кто за границей чащи заповедной сидит, не всем по нраву неспособность ее покинуть.

— То есть?..

Царю в детстве рассказывали сказки всякие. Многие из них он помнил до сих пор. О том, как хозяйничала нечисть близ дорог, а то и в села иной раз заходила. Поговаривали, бродили злыдни повсюду после старой войны. Навь с Явью ратилась, а там, где битвы, все перемешивается. И люди в царство Подсолнечное, словно на двор к себе ходили. И нечисть с людьми жила через печку. Домовые вот так и остались при людях, банники с овинными — тоже. Даже кикиморы нет-нет, а приходили, жили с домовыми как жены с мужьями и людям не пакостили. Лешим с водяными и болотниками тоже в Яви жилось вольготно. Русалки — так и вовсе люди измененные. А бывало выходили из топей такие чуда-юда, что обрусевшая нечисть спасалась бегством и помощи у богатырей просила. Так и сгинули бы в конце концов и явяне, и навяне, перемешались промеж собой, да Правь вмешалась. Калики говорили, выступили Родовичи на стороне людей, да только Горон в том сомневался. Скорее, никого старшие боги не поддерживали, а младшие тем паче: растащили по углам, всыпали всем, до кого руки дотянулись, да велели не озорничать сверх меры. Вот и весь сказ.

Навские ходоки долго потом еще озорничали, да и люди — никак не меньше. У первых богатств всяких, каменьев самоцветных да злата-серебра целые горы имелись. Кто ж такое стерпит и не пойдет добывать? А перестали, когда вырос белокаменный замок на острове посреди озера зачарованного. Кощей нечисть к порядку призвал, строго-настрого запретил границу переступать. Однако ж и людям наказал не являться в его владения, а если уж кто явится, пусть пеняет на себя.

— Выходит, не просто так нечисть всякая к замку тянется? — Горон и не заметил, как сказал вслух.

— Правду смекаешь, царь-батюшка, — согласилась Ягафья. — Нечисть границу перейти не смеет. Кощей как сам себя в замке запер, так и границы свои держит на тридцати трех замках. Но только ты не думай, царь-батюшка, будто он людской род от нави хранит. Вовсе нет! Он армию собирает, к повиновению приучает. Наступит час, снова развяжет войну и, боюсь, никому покоя уже не будет! И никогда. Живых рабов погонит через реку Смородину да по Калинову мосту.

— А Правь как же?

— Они тогда едва со злодеем совладали. Сейчас же… — Ягафья покачала головой. — Сдюжат ли? Они ведь не молодеют, царь-батюшка. Да и Явь нынче уж не та стоит. Не Святогор нынче Родину защищает. Богатырем раньше всякого второго прозвать можно было, а нынче? Нынче ратники только за пиршественным столом бахвалятся да соревнуются, кто скорее бочку зелена-вина опустошит. Скажешь, не так сказываю?

— Да так. Так, старая. Только ты о другом поведай: кому-то из ваших не надо прихода кощеева? — задумчиво проговорил Горон.

— Конечно, царь-батюшка. Я вот в избушке своей посередь леса живу — горя не знаю. Лесовики, домовые, водяные с русалками свои владения и свой покон имеют. Ни к чему нам война, не хотим ее, тьфу на нее трижды и на зачинщика распроклятого! — Ягафья сплюнула сначала через правое, а затем через левое плечо. — Не сомлевайся даже, будут у Златушки лучшие наставники, обучат как победить и чисть, и нечисть.

Злата тогда проснулась в лесной избушке у бабушки Ягафьи. Ох и ругалась та. Говорила, что, если бы леший весточку ей не прислал, Злата так и осталась бы лежать на поляне, ни в век не пробудилась бы. Конечно, Злата принялась спорить: проснулась бы, еще как! Осень наступила бы, травы завяли…

— Упырицей! — припечатала Ягафья. А потом присмотрелась, губами пошептала, головой покачала. Бросила: — Знаешь, значит? Может, и к добру, а не к худу.

Ночь настала. Уснули животные в хлевах да стойлах, задремали птицы на ветвях да насестах, улеглись спать люди. Аж до спальни Златы доносился дружный храп мамок-нянек, прикорнувших кто в горнице поблизости, а кто и у дверей, ведущих в покои царевен. Путята часто посмеивался, что даже у его дружинников рулады сонные не столь заковыристо и забористо выходят.

Впрочем, то и к лучшему. Покинула Злата дворец, минуя всех сторожей. До тайного хода добежала, через него за стену града выскользнула, а там и до леса уже рукой подать да не по дороге прямохожей-наезженной, а держась легкой березовой рощицы по обочине произраставшей.

Месяц высоко в небе мчал, путь освещая, потому ни с дороги сбиться, ни пораниться, оступившись, Злата не боялась. К тому же в темноте видела она намного лучше, чем обычные сыны и дочери человеческие.

Временами думала Злата над тем много ли по земле осталось обычных-то этих? Вот батюшка взял в жены лебедицу. И пусть из всех дочерей только Злата родилась особенной, но ведь от этого старшие сестры не перестали быть наполовину навьей крови. Передадут они ее своим детям, те — своим и далее. Когда-нибудь среди них родятся люди необычные, к колдовству аль к ведьмовству способные, языки зверей и птиц понимающие, клады в земле видящие, зачаровать и очаровать могущие. Думай-не думай, а близка Явь именно к Нави и чем дальше, тем сильнее. Хорошо ли то, плохо ли — неясно.

Вот и деревце без коры. Разулась Злата у валуна, поклонилась лесному хозяину, гостинец на прежнем месте оставила и поспешила в чащу. Нигде Вольха не встретив, перебежала полянку с сон-травой, привычно песню напевая, вот только и за ней волколака не оказалось.

— Вот те раз, — в недоумении проговорила Злата.

Словно в ответ на ее слова послышался чей-то короткий вскрик, плеск воды, лягушачье кваканье и заковыристая русская брань. В том, что человек сквернословил, а не дрянь какая, им прикинувшаяся, сомнений быть не могло: не выносила нечисть кровожадная мата русского, а уж сама произнести не сумела бы при всем желании. У городских ворот часто проверки чинили, требуя браниться подозрительных пришлых. Морок напустить ведь почти любая тварь способна. Бывало, оборотней выявляли. Однажды, правда, на ведьму наткнулись, та вначале обложила стражников по матушке, а затем наградила слабенькими проклятиями: у одного вскочил чирей на глазу, у другого — прыщ чуть пониже спины. Звали их с тех пор Косой да Стоячий, несмотря на то, что все недуги прошли за десяток дней.

Побежала Злата на голос. Тот, ясное дело, шел со стороны болота. Пусть ничего не стоило в чаще ошибиться направлением, а не в этот раз.

Ивы буйно разрослись. Проще было по веткам пройти к берегу, чем по земле. Подпрыгнула Злата, ухватилась за нижнюю, подтянулась. Затем на другую вскарабкалась и еще на одну. Из дупла уставилось круглыми ярко-желтыми глазами на нее нечто лохматое: то ли леший, то ли простая сова. Злата на всякий случай вымолвила слова приветствия — от нее не убудет — и наконец встала в полный рост. Далее пошла по ветвям, как по лесной тропинке, с сука на сук перескакивая. Вмиг берега болота достигла и Вольха сразу увидела. Сидел он на коряге у самой воды.

— И давно ты здесь наблюдаешь? — спросила Злата.