«Нам пора идти», — объявил Альфа от двери, и Дайн принял его. Мужчина был гигантом, но нежным. Его жена, милая малышка, тоже была нежна. Вся группа будет полезна для его flamma . Это будет полезно для ее души, так что, когда он вернется за ней, она будет более цельной, более умиротворенной. Он надеялся, что это заставит ее смеяться легче, воспоминание звука и того, как он повлиял на его мозг, достаточно, чтобы заставить его схватиться за балку сбоку.

Слушая слова Альфы, группа сворачивалась. Тристан повел Лайлу к двери после того, как она взяла сумку, которую Дайанн собрал для нее, остановившись для того, что выглядело как представление голосом слишком тихим, чтобы он мог ее услышать. Морана обняла ее, и оба мужчины кивнули ей, поскольку Тристан отказался выпустить ее из-под своей руки. А затем они все вышли.

Дайанн немного подождал, убедившись, что они ушли из непосредственной близости, прежде чем спрыгнуть со стропил, приземлившись в присевшей позе для наименьшего удара. Он плавно выпрямился, двигаясь рядом с дверью и выглядывая наружу.

Спереди был припаркован лимузин. Все сели в него, и лимузин выехал.

Когда путь был свободен, Дейн выдохнул, звук был громче, чем он хотел. Он посмотрел на то самое место, где стоял с ней в последний раз, пробуя ее губы и слыша ее голос, зная, что даже если он будет продолжать смотреть на нее, ее звук и прикосновение все равно опустошат его. Не прошло и пяти минут, а он уже чувствовал себя опустошенным.

Но у него были дела и угроза уничтожения. И тогда они могли бы снова быть вместе.

Он вышел в промышленный квартал, натянув капюшон на голову и засунув руки в карманы, сгорбившись, чтобы любой, кто смотрел, подумал, что это какой-то наркоман. Днем ориентироваться было сложнее. При дневном свете ему приходилось адаптироваться и принимать образы, чтобы создавать иллюзию того, что он хочет, у любых наблюдателей. Он мог быть как миллиардером-руководителем, так и бездомным наркоманом, обе персоны имели небольшую крупицу опыта, что придавало им большую достоверность. Пока он шел к следующему кварталу, он думал о том времени, когда он был на улице в подростковом возрасте, размышляя о том, как бы все было, если бы у него была сестра или брат, о которых нужно было заботиться. Дэйнн не знал, не станет ли он заботился ли он вообще, или его забота вылилась бы в еще больший хаос. Наблюдая за Тристаном с Лайлой, он рассеянно размышлял, как бы все было, если бы она была у него гораздо раньше, в детстве. Было бы так же? Его бы не удивило, если бы их пути пересеклись когда-то раньше, поскольку они оба всю жизнь находились в одних и тех же темных кругах.

В поле зрения появилась фабрика, и эта не была заброшена. Она принадлежала какой-то производственной компании, с высокими серыми трубами, из которых в небо вырывался высокий серый дым. Даже днем в Глэдстоуне было серо. Город был дерьмовым.

Дайн вошел на фабрику с той же сгорбленной манерой поведения, незаметный и прячущийся на виду. Рабочие были сосредоточены на своем деле. Некоторые бездомные заняли место сбоку, благодаря сутенерству у управляющего этим местом. Даже без Синдиката вся машина была чертовски коррумпирована. Человечество было коррумпировано. Это была единственная правда жизни. За редкими исключениями, мораль и человечность были выборочными фасадами, выбранными теми, кто был у власти, чтобы скрыть свое могущество. Вся система была сфальсифицирована, и Дайн не испытывал никаких угрызений совести, используя ее в своих интересах. Если уж нужна была власть, то лучше бы она была у него, чем у кого-то другого.

Он проскользнул в заднюю часть, зная весь план этажа, поскольку посмотрел его ранее. Пришлось поблагодарить общедоступные базы данных за то, что они сделали это так просто.

Пройдя по коридору, где было гораздо меньше людей, чем в передней части, он направился в офисную зону, где и была спрятана его добыча.

Из-за закрытых дверей доносились звуки хрюканья, и Дайн задумался, как люди могут получать удовольствие от чего-то без какой-либо связи. Он не мог представить себя внутри женщины, которая не была его flamma , не мог представить, чтобы его кожа касалась кого-то другого, не мог даже выносить звук чьих-либо стонов в своих ушах. Секс без связи не имел никакого Смысл и ноль цели. Мир был идиотом, чтобы заниматься чем-то настолько глупо неудовлетворительным, создавая дыру все больше и больше каждый раз, требуя все больше и больше стимулов, чтобы заполнить ее, как токсичный бесконечный цикл.

Лайла бы его упрекнула и сказала бы ему не быть таким осуждающим в отношении решений людей. Его губы дрогнули, представляя это.

С этой улыбкой он толкнул дверь. Идиот даже не запер ее.

Круглый, пожилой мужчина поднял гневный взгляд, тяжело дыша, когда его крошечный член захлопал в поисках дырки, мальчик, которого он прижал к столу, оглядывался в отчаянии, пытаясь сбежать. Мальчику не могло быть больше четырнадцати, может быть, пятнадцати, и Дайн стиснул зубы. Члены, которые охотились на детей, были трусами. Это была не его мораль или его собственный опыт, это был просто факт, что дети были беспомощны. В этой динамике был такой вакуум власти, что это было просто неправильно, как сталкивать щенка и змею вместе. Конечно, змея собиралась укусить и отравить доверчивое, невинное существо. Они съедали свои собственные яйца, если это было нужно, и пожилой мужчина был именно такой змеей.

Ксавье, также известный как мистер Икс, а также человек, который сознательно натравил своих грязных псов на свою собственную дочь из плоти и крови, прятался на виду уже неделю. Мистер Икс послал своих людей похитить, пытать и изнасиловать Амару Марони, когда ей было пятнадцать лет. Дайн читал отчеты и слышал истории во время допросов, и причиной, по которой он хотел увидеть выступление Амары на конференции много лет назад, было желание увидеть, как она выросла после этого. Было неожиданно увидеть прекрасную женщину с высоко поднятой головой и сочувствием. Она была интересным исследованием того, как некоторые жертвы принимали свои травмы и превращали их во что-то лучшее. Зенит была похожа в этом смысле. После побега из Синдиката она посвятила свою жизнь реабилитации жертв насильственных преступлений.

Это заставило его задуматься, как будет с Лайлой, когда она полностью поправится, потому что она поправится. Будет ли она похожа на своего старого друга или снова станет чем-то, что его удивит?

«Уходи», — сказал Дайнн молодому парню. «Ты меня не видел. Если ты скажешь хоть слово кому-нибудь, я приду за тобой».

Мальчик кивнул и убежал. Он был настолько напуган, что Дайнн знал, что он ничего не скажет. Обычно он не оставлял пустых концов, но он не трогал детей. Было гораздо больше способов заставить их замолчать, если это было необходимо. А еще лучше — переманить их на свою сторону.

Дайн закрыл дверь и вошел в кабинет, крошечную переполненную комнату с крошечным окном, и опустился на стул. «Тск-тск. Ты прятался, Ксавье».

Мужчина зашипел, его член все еще торчал наружу. «Кто ты, черт возьми, такой?»

«Сядь», — приказал Дайанн. То, как этот человек передал Амаре Марони ее гены, станет одной из величайших загадок жизни. Может быть, она больше унаследовала от матери.

Его рука медленно потянулась к телефону на заваленном столе, и Дайн покачал головой. «Я бы не делал этого, если бы был тобой».

Рука Ксавье остановилась. «Чего ты хочешь?»

«Поговорить», — солгал Дайанн. Он собирался выпотрошить его, как рыбу. «Сидеть».

Он сел. Хорошо.

«А теперь расскажи мне о милом мальчике Винни. Где он у тебя?»

Глаза Ксавье скользнули в сторону. «Если вы работаете с Марони, я уже послал сообщение, что с ним все в порядке».

Даинн просто молча смотрел на него. Он знал, что с капюшоном и его глазами, такими, какие они были — демонические глаза , как его называли в детстве, — они были странными, когда он смотрел так. Он знал, какой эффект его глаза производили на людей, учитывая, как он на них смотрел. Жесткий взгляд, чтобы заставить трусов помочиться, мягкий взгляд, чтобы заставить людей подчиниться. Единственный раз, когда он не манипулировал ими, был когда он был с ней . Он позволил своей грубой, нефильтрованной интенсивности проявиться, и она посмотрела ему прямо в глаза, впитывая ее в себя, принимая его резкость в свою мягкость.