Принесли котёл с кипящей водой, размером с ведро. Кто-то из воинов останется сегодня без обеда. Эту посудину явно только что стянули с обеденного костра.

«Плевать!» – зло подумала про себя Кассия.

Подобрав аккуратно положенные рядом льняные простыни, аристократка одним небрежным движением разорвала их и бросила в котёл.

Повернулась к архонту, указала на зачарованный кинжал, потребовала:

– Дай!

Варвар молча протянул ей смертельное оружие. Выбрав из горы пробирок нужную, девушка присела над грудью воина.

– Боже милостивый, помоги мне! – взмолилась Кассия, и направив силу дара в кинжал, ударила точно, сверху вниз, прямо в грудь лежавшего воина. Кинжал легко пробил плоть, во все стороны брызнула кровь.

Стоявшие рядом варвары дёрнулись было, но повелительный окрик архонта остановил их. Девушка не поднимала головы, однако была уверенна – тот пристально наблюдает за каждым её действием.

– Ведьма убьёт Турбьёрна! – крикнул кто-то из хирдманов, дёрнувшись вперёд, намереваясь выбить из рук ромейки зачарованное оружие.

– Стоять! – рявкнул Рёнгвальд, и хирдманы подчинились, – Если сотник умрёт, она уйдёт вслед за ним!

Ярл пристально следил за каждым движением пленницы. Точный, выверенный удар показал тому больше, чем их пятиминутный натужный разговор через толмача Кёля. Ромейка либо знала толк в врачевании, либо только что искусно убила Тура и тем самым обеспечила себе лютую смерть. Умереть просто ей не дадут.

Вынув кинжал, ромейка прижала руки к груди, пустила через них силу дара и принялась ждать. Кровь, бурлящая, чёрная, густая, нехотя выходила из раны. Кассия подождала пару минут, пока её цвет не стал более ярким, тронула рану пальцем, лизнула, удовлетворенно хмыкнула.

Открыв маленькую колбочку, ромейка вылила её содержимое прямо в открытую рану. Розоватое вязкое пойло тут же всосалось в тело воина. Пленница, до красна нагрев лезвие кинжала силой дара, уселась на грудь Турбьёрна и быстро приложила тот к кровоточащей ране.

И в этот момент Турбьёрн очнулся. Дико заорал, попытался сбросить с себя лёгкое девичье тело, однако ромейка ловко увернулась и лишь плотнее прижала лезвие. Рёнгвальд, сообразив, придавил трепыхающееся тело брата к палубе драккара.

Тур что-то невнятно бормотал, белки глаз стали красными от лопнувших сосудов, по лицу катились тяжёлые мокрые капли холодного пота. Наконец, девушка отпрянула, отбросив кинжал в сторону. Выхватив из котла лоскуты ткани, она ловко перевязала прижжённую рану.

Рёнгвальд скосил взгляд на тёмную жижу, вылезшую из раны Тура. Вязкая, сероватая, она напоминала тухлые внутренности дохлой рыбы. Воняло точно также. Ромейка, без малейшей брезгливости, собрала жижу в небольшую прозрачную баночку, закрыла ту тугой крышкой и положила в сумку.

Радостно улыбнувшись Рёнгвальду, она что-то бодро сказала, красноречиво указав на пустые бутылки вокруг.

– Эээ, будет спать много, но проснётся, – проговорил Кёль, – Говорит, воды будет просить много. Зелий больше её не пить, и всей сказать. Иначе, говорит, или помереть можно, или дара лишиться.

Рёнгвальд задумчиво поглядел на пленницу. То, смутившись от его пристального взгляда, чуть опустила глаза.

Рёнгвальд сидит, прислонившись спиной к тёплому, прогретому южным солнцем борту драккара Великого князя. Сидит, задумчиво уперев подбородок рукой, приглаживает отросшую за все похода светлую бороду, настороженно разглядывает стоявшие вдалеке ромейские корабли.

Закатное солнце уже давно коснулось горизонта, но до захода светила оставалась ещё пара часов. Рядом, на румах, пустых ящиках, тяжёлых сундуках, а кто просто голых досках палубы – оставшиеся в живых верные Игоревы воеводы. Лица у всех мрачные, насупленные.

– Нореги Хальгу разбиты, – хрипло повторил печальную новость Асмунд.

Весть о разгроме свейского ярла галопом принесли на своих маленьких степных лошадках несколько уцелевших младших печенежских ханов. Копчёные, которые по договору должны были поддержать Хальгу в случае атаки ромеев, просто напросто бросили бывших союзников, едва дело запахло жареным.

Похватав награбленное, они шустро пустились наутёк, разнося по побережью весть о прибытии в провинцию сорокатысячного войска грозных ромейских катафрактов во главе с патрикием Иоанном Куркуасом.

Та часть русов, решивших отправиться на выручку норегам, а заодно пополнить изрядно оскудевшие запасы провианта в византийском городке Винифии, обратно не вернулась. Большой отряд, почти пять сотен умелых хирдманов, вышел из лагеря на рассвете. И вот уже второй день от них нет никаких известий.

Тяжёлая ромейская конница, превосходящая численностью и боевой подготовкой, со слов печенегов встала укреплённым лагерем в паре дней пути от стоянки русов. Киевский князь, едва получив весть, этим же вечером собрал оставшихся верных воевод и устроил совет. Рёнгвальда тоже пригласили, несмотря на то, что человеком Великого князя Киевского он не являлся.

– Уходить надо, воеводы, – прогудел Асмунд, выдержав долгую паузу.

– Оно и понятно, что нужно, – ответил киевскому воеводе князь Плесковский, хмурый крепкий варяг, – Но что-то мне не вериться, что вот они, – кивок на стоявшие вдалеке ромейские корабли, – Нас так просто отпустят.

Все собравшиеся замолчали, посмотрели на Великого князя. Тот, не моргая, глядел на медленно уходящее закатное солнце, и на нависшие над горизонтом хмурые тёмные тучи.

– Чую я, братья, – проговорил Игорь, разглядывая медленно приближающийся шторм, – Ночь дивная будет.

– Плохая, Великий, – возразил тому княжич Белоозерский Руальд, тоже всматриваясь в небо, – К полуночи небо затянет, непогода разыграется! Выходить в такое время в море смерти подобно! Не видно ж ничего, тьма – хоть глаз выколи!

Рёнгвальд чуть слышно усмехнулся. Он уже понял, к чему клонит Великий князь. Игорь холодно посмотрел на княжича. Тот мгновенно стушевался.

– К полуночи, – коротко бросил Великий князь, – И тихо.

Вечером девятого сентября пятнадцатого индикта оставшиеся корабли россов всё также мирно покачивались на морских волнах вблизи берега. Патрикий Феофан, в который раз оглядев суда мерзких язычников-варваров, лишь зло стиснул зубы и сплюнул за борт. От справедливой расправы тавроскифов спасало лишь проклятое мелководье. Если бы не оно, Феофан давно бы уже закончил начатое.

Император Роман Первый Лакапин, владыка Византийской империи, дал чётко понять патрикию – не один корабль россов, будь то драккар, или даже самое мелкое дырявое судно, не должен покинуть побережье.

Ежедневно Феофан получал известия от другого патрикия, Иоанна Куркуаса, умелого полководца и стратега, так удачно разбившего почему-то отделившиеся войско варваров на территории Фракийской провинции.

«Озверев от крови и вседозволенности, варвары беспечно творят беззаконие на великой имперской земле. Кажется мне, что тавроскифы предали огню всё побережье Стена, а из пленных одних они распинали на кресте, других вколачивали в землю, третьих ставили мишенями и расстреливали из луков. Пленным же из священнического сословия они связывают за спиной руки и вгоняют им в голову железные гвозди. Немало они сожгли и святых храмов Божьих. Однако надвигается зима, и у россов заканчивается продовольствие. Беспечные варвары ничего не смыслят в военном деле. Мы с лёгкостью разобьём их разрозненное войско. Да поможет нам Бог!» – писал в одном из своих последних посланий Куркуас.

Ночью разыгралась непогода. Дождь часто бил и хлестал паруса, ярко сверкали молнии, сильные волны шумно бились в борта хеландия. Феофан, ворочаясь на узкой койке в своей каюте, никак не мог уснуть.

Два месяца назад, пятнадцатью судами успешно разгромив варваров у входа в пролив Босфор, он не пустил архонта Ингваря в город кесарей. Победа была великой. Почти десять сотен судов и более сорока тысяч воинов отправились на морское дно.