- Мертв Никифор, - нехотя проговорил Архип, и хотя голос его был слаб, но заставил замолчать всех, даже гомонящих около детей баб. - В лес пошел. Детей спасать. Там, - он кивнул в сторону своей одежды и с удивлением обнаружил лежащий поверх одежды старый ржавый топор. -Его кровь. Все, что осталось.

- Непутевый был мужик, - проговорил какой-то старик, стягивая шапку с головы. - Но помер кровинку свою спасая. По чести похороны справим. Заслужил.

- Да, заслужил, - ответил Архип и снова приник к бурдюку, стараясь отбить запах варящейся в котле человечины.

Отбрехаться от гостеприимных жителей Ночной удалось далеко не сразу. Не отпускали до тех пор, пока буквально каждый сельчанин не заявился к дому Василия, где Архипа оставили ночевать, чтобы тем или иным образом выразить колдуну свою признательность. Даже привычная опасливость по отношению к роду его деятельности отступили куда-то на задний план. И по старой деревенской традиции, приходили они не с пустыми руками. Нет, ничего действительно ценного, вещей или, не дай Бог, денег, они не несли, боялись обидеть подозрением в корысти, а вот еды или выпивки... В общем, к вечеру второго дня Архип сам себе напоминал прилично откормленного к осени хряка. Ну так и не смог отказать никому, и от каждого каравая, каждого куска солонины, каждой запеченной, специально для тебя забили курочку, Архипушка, не обижай бабушку, старался откусить хотя бы кусочек. А из каждого принесенного бутыля сделать по глотку. И, признаваться, это было чертовски приятно.

Когда-то давно, когда он только приехал сюда, в глушь, уж пятнадцать с гаком лет назад, он не особо-то старался влиться в местный мир. Жил на отшибе, пугал озорников, сам же распускал про себя пугающие слухи. Его устраивало подобное спокойное и размеренное существование, да и происхождение ккупе с прежними увлениями его способствовали определенному высокомерию. Не любил дворянин по роду, да еще и ученый всяким древнейшим премудростям, по одному слову которого принимались плясать польку демоны из глубин Геенны, простой люд. Презирал его. И народ отвечал ему, разговаривающему с каждым через губу, тем же. Но четыре года назад пришла большая беда. По губернии безжалостной косой прошлась холера. В Чернореченске целые кварталы заколачивали досками, чтоб сдержать болезнь, по волостям под корень вымирали деревни деревни. А в Крапивинской общине даже нового кладбища копать не пришлось. И все от мала до велика знали, чья это заслуга. Архип с самоотверженностью, удивившей даже его самого, без покоя и сна варил зелья и выхаживал больных. Детей и стариков, баб или мужиков, зажиточных и нищих, чьим имуществом была только последняя рубаха, Архип помогал каждому. Больше месяца он просто жил в огромном амбаре спешно переделанном под госпиталь. Надорвался тогда знатно, сам после мора слег на месяц в постель, но справился, сотни, ежели не тысячи Костлявой не отдал. Не за прибыток старался и даже не за благодарность. Не нужна она была ему. Привык уже за годы нелюдимым быть. Просто что-то повернулось в его душе. Понял, что должен. И от того до глубины души поразился, когда крестьяне отплатили ему по чести. Его, хворого и бессознательного взяла на постой Дарья, вдовая купчиха, обоих сыновей которой спас в тот год от смерти. А деревенские мужики, пока он без сил был, порешали на вече, да снесли его старый плохонький домик, который кое-как сварганил еще в первый год жизни в Крапивине, да отгрохали ему хоромы, сделавшие бы честь и иному барину. Поправили забор, стайки, выкопали новый колодец. Коновязь справили. Бабы в порядок привели его аптекарский огород. А уж про то, какие разносолы ему каждый день таскало благодарное деревенское бабье и говорить не стоило. Кормили на убой, лучшим, что было. И вот тогда Архип впервые поймал себя на мысли, что ему нравятся эти люди.

А потом отца Петра, старого и сварливого священника, принявшего некогда на себя ответственность за приблудного колдуна, сменил Григорий. Ни на золотник не лучше предыдущего характером, но, не смотря на разменянный пятый десяток, еще и истово верящий. За что уже не раз пострадавший, но все равно понимания и умения закрывать, гед надобно рот, не наживший. А еще намертво вбивший себе в тупую башку, что Архип вот-вот готов раскаяться, надо лишь его подтолкнуть. Сколько копий было сломлено в полуночных яростных, до хрипа, и даже, чего греха таить, до кровавой юшки, теологических спорах за стаканом браги, уж и не счесть. И опять, не смотря на всю язвительность и насмешливость Архипа, он проникся уважением к этому уверенному в своем деле, достойному по всем статьям человеку, который не только от прочих требовал соблюдения поста с заповедями, но и сам их чтил паче живота.

И последним ударом, расколовшим броню нелюдимости стала Дарья. Все еще ослепительно красивая, не смотря на двух детей да каторжный труд по умножению оставшегося от мужа имущества, и при этом дьявольски умная баба. Она ж почти год обхаживала колдуна. Даже дело общее с ним завела, естественно не в ущерб себе, не девка поди, глупости из-за влюбленности творить, лишь бы чаще ему глаза мозолить. И ведь добилась своего, охомутала, окрутила. Да так быстро и ловко, что Архип и оглянуться не успел, как пошли разговоры, что вот старший на ноги встанет, наследство отца в руки окончательно возьмет и она к нему на хозяйство с концами и переедет. Собственно, и возражать-то особой охоты он не имел. Прикипел, привык, захотелось остепениться. А как баба у него завелась, как поп в проповедях перестал клеймить колдуна сатанинским отродьем, как зелья его в лавках появились, так и народ к Архипу своим ходом потянулся. Со своими простыми бедами и горестями. У кого корова слегла, кто с лихорадкой слег после того, как воды грязной на охоте хлебнул. А кто из города и болезнь срамную приволок. Все к Архипу шли. И многим, хоть и не всем, всем вообще никто помочь не может, даже Господь, он помогал. Кому зельем, кому чарами, а кому и просто добрым словом.

Вот тогда и понял Архип, что обычная человеческая благодарность стали приносить ему удовольствие. Нет, он не перестал быть сварливым и язвительным, не перестал ругаться, хамить и богохульничать. Но куда чаще замечал за собой стремление делать добрые дела. Даже в ущерб себе. Вот что мешало ему в этот раз не лезть на рожон? Ведь будь верлиока чуть умней своего костыля, он бы ему башку запросто открутил. Чем думал, на что надеялся? Бес его знает. Захотелось в героя поиграться. Но даже сейчас Архип честно себе признавался, что даже зная, с чем ему придется столкнуть, все равно пошел бы в лес. Ну не мог он послупить иначе, а значит нечего себя за безрассудство поедом есть. Не первая глупость в его жизни и, даст тот, кто за ним присматривает, не последняя.

С такими мыслями Архип раскладывал богатые гостинцы в переметную суму. Много их было. Мясо, овощи, соленья, выпивка, яблоки, варенье, выпечка патока, мед дикий, мед домашний. Не поскупились местные спасителя отблагодарить. Вроде и не всем помог, а только детей пьяницы вытащил, а вот... каждый чего мог отсыпал. Удивительные люди.

Дети, к слову, в себя пришли, но пока только и могли, что в кровати лежать, ни ноги, ни руки не слушались. Помнили они произошедшее очень смутно и только в общих чертах. Словно случилось оно не вчера, а годы назад. И смерть отца приняли настолько же. Поплакали, конечно, но без излишнего. Оно и к лучшему, глядишь, переживут проще горе. Забрал их к себе Андрей. Тот тощий мужик, что вызывался с колдуном в лес идти. Его с Марфой , женой, значит, Господь своими детьми не наградил, так уж получилось, так она в приемышей вцепилась, мол, не отдам никому, сами воспитаем. Андрей спорить не стал, не дурак, поди, супротив хозяйки в таком деле перечить. Да и видно было, что он сам не против, детей поняньчить самому хотелось. Ну пусть, подумал Архип, всем лучше будет. У Андрея дом ладный и хозяйство хорошее, мальчишкам всяко сытнее будет чем у отца-пьяницы, земля ему пухом.