— Видел пятерых. Двое парней носили воду. Ещё двое выносили из-под земли бак. Наверное, в выгребную яму. Проводили четверых девушек.

— Оргия?

— Вполне вероятно.

— Оружие?

— У охранников — «калаши». Насчитал пять.

Второй вздохнул.

— Колючка, автоматы. Пройдем?

Первый опустил бинокль и улыбнулся с некоторым предвкушением. Его лицо было раскрашено зелеными и черными полосами, ломающими контур.

— Да конечно пройдем, первый раз, что ли? Как соберутся потрахаться, так всех и положим. Охрана, сам видишь, вообще не бдит.

— Невинных бы не завалить. Отличим?

— Отличим. Я распознаю оборотня даже с закрытыми глазами.

Второй усмехнулся.

— Информатор не обманул, — продолжил первый. — Лагерь нашелся именно здесь.

— Да, повезло, что быстро. А…

Первый вдруг стрельнул глазами и шепотом приказал:

— Тихо!

Две фигуры под маскировочной сетью замерли, совершенно невидимые на фоне леса. Несколько минут ничего не происходило. Потом еле слышно хрустнула ветка. Тот, кто рассматривал лагерь оборотней в бинокль, двигаясь еле-еле, повернул голову. В нескольких метрах от них медленно приседал на колено боец с автоматом. Никаких знаков отличия, никаких патчей. Безликий черный комбинезон, кепка, маска, закрывающая лицо. Кроме автомата пистолетная кобура на бедре, рукоятка ножа торчит из нагрудных ножен.

Замерев на несколько долгих секунд, боец достал монокуляр и минут пять разглядывал лагерь. Потом убрал оптику и махнул кому-то в сторону. Замаскированная двойка услышала еле заметные удаляющиеся шаги нескольких человек.

Выждав ещё несколько минут, первый выразительно посмотрел на напарника.

— Проблемка.

— Конкуренты?

— Очевидно. Но кто это?

Второй пожевал губами.

— Может, менты?

Первый покачал головой.

— Не очень похоже. Скорее, чьи-то частники… — Он повернул голову в сторону поляны, на которой беспечно раскинулся лагерь. — Интересно, какой у них приказ?

— Закусываться будем?

Первый покачал головой.

— А смысл? Если они прибыли за тем же, что и мы, пусть работают.

— А если у них приказ положить всех? — возразил второй. — Допустим, чтобы погибли невинные? Орден не простит.

— Да… — задумчиво повторил первый. — Орден не простит.

— Какой план?

— Пока мало вводных. Давай посмотрим за гостями. Может быть, что-то удастся узнать. Но сами уже не начинаем. Ждем.

Осторожно выглянув из-под сети, наблюдатели долго, внимательно оглядывались и прислушивались к шумевшему лесу. Потом крадучись двинулись вглубь чащи.

Весь день её никто не тревожил.

Фиалка слонялась в пределах своего поводка и изнывала от скуки, тревог и мыслей. Скука объяснялась тем, что пленнице не дали вообще ничего, чем можно было бы себя занять. В конце концов, она уселась за туалетный столик и начала наводить макияж, используя косметику, стоявшую в стаканах. Впервые она задумалась, чья это комната и чья, собственно, косметика. Фиалка с ужасом представила, что все это принадлежит Кире, и её передернуло. Но потом словно что-то вселилось в неё, какой-то дух противоречия и вызова. Нерешительно замершая было, она резко пожала плечами и продолжила макияж.

Обводя контур губ ярко-красной помадой, Фиалка смотрела в глаза своему отражению и думала. Её всерьез зацепили слова Семера о необходимости определиться с отношением к Чёртополоху. Зацепили отчасти как раз тем, что от неё требовали определиться. Но ввиду своего положения Фиалка осознавала, что это необходимо, иначе её разорвут эмоции. Пленница должна либо ненавидеть пленителя, либо относиться к нему с безразличием, либо…

Она замерла с приоткрытым ртом, и вдруг, совершенно не к месту, острое воспоминание о собственном туалетном столике пронзило её. Сколько раз она вот так сидела дома, в своей комнате. Большое зеркало, обрамленное стильными лампочками, куча ее фоток, воткнутых по контуру. Несколько дней она здесь, а её прошлая жизнь уже как будто в другой вселенной. Мама всегда говорила, что туалетный столик для женщины — это её раковина, домик, в котором можно спрятаться от окружающего мира и остаться наедине с собой. Вот и сейчас Фиалка отгородилась от всего, что её окружало, и даже толстая кожаная полоса на шее была сейчас практически неразличима. И именно в этом её домике Фиалку настиг он.

Чёртополох… Ворвался в её мысли, в её уединение. Ворвался подобно урагану, влетел воспоминанием о их близости, ощущением прикосновений, отпечатком на сетчатке от пронзительного фиолетового взгляда. Конечно, она знала о стокгольмском синдроме, но была убеждена, что её чувства и ощущения — другое. Фиалка понимала, что как бы она не относилась к оборотню, он однозначно запал ей в душу. Вот только в качестве кого? Пленителя, убийцы, насильника? Или все же, как ни крути, первого мужчины, непохожего ни на кого из тех, с кем она общалась раньше? Сильного, независимого, дикого. Именно того, кто, хоть и при неприятных обстоятельствах, но дал ей познать истинное блаженство. Блаженство и желание повторить его снова и снова. Фиалка призналась себе, что хочет секса. Даже сейчас. Призналась с удивлением, потому что до встречи с Чёртополохом, несмотря на ухаживания Ильи и их едва не совершившаяся однажды близость, она никогда не хотела секса и не думала о нем. Несмотря на молодость. Но Чертополоха она хотела.

Девушка закусила только что накрашенную губу.

Да, сказала она себе, ты его точно хочешь. Иначе почему об одном воспоминании о нем она чувствует влагу между ног? Почему, чтобы злиться на него за все, что он сделал, ей приходится прилагать усилия? Стокгольмский синдром? Но ведь Чёртополох, по сути, не сделал с ней ничего криминального. Да, она сидит на ошейнике и её свобода ограничена, а жизнь, получается, вообще в его руках и зависит от его прихоти. Но он не бил её, не пытал, не причинял ей боли. Изнасиловал? Фиалка скептически скривилась, и отражение послушно повторило за ней, заодно залив щеки алым. Девушка не выдержала его взгляда и опустила голову. Даже мысли стали робкими, словно она отчитывалась перед родителями в потере девственности.

Ведь Чертополох её, по сути, не насиловал. Да, он был крайне настойчив, да, не слушал её робких протестов, но ведь она даже не сопротивлялась! Если разум и бастовал, то тело предало её сразу, как только оборотень коснулся его. Можно ли считать это изнасилованием? Она ведь даже ни разу его не отпихнула, даже не попыталась! Скорее, напротив. А теперь пробует свалить на него всё?

Она закрыла глаза и бездумно потерла лицо руками, размазав помаду и тушь. Потом взглянула на себя в зеркало и усмехнулась. Лицо приобрело вид клоунской маски. Фиалка усмехнулась снова и старательно навела себе макияж Джокера. Глядя на своё отражение, девушка растянула обведенные красным губы в широчайшей улыбке «до ушей». Интересно, с подобным раскрасом Чертополох испытает свой чудесный Зов?

Телефон, поставленный на громкую связь, ожил.

— Отбой операции. Все сделают конкуренты. Ждете их, потом проверяете и докладываете, — донеслось из динамика.

Двое, недавно лежавшие в лесу под маскировочной сетью, удивленно переглянулись. Первый недоверчиво посмотрел на трубку.

— Правильно ли я понял? Орден не убивает оборотней, а ждёт, что это сделают совершенно левые частники?

— Именно.

— Но это же наша миссия.

— Старейшины переиграли, — сказала трубка, — пришла информация, что у конкурентов задача — зачистить лагерь.

— Но в лагере невинные! Они тоже попадут под раздачу!

— На этот раз придется отступить от правил. Нам не нужен перекрестный огонь. Вы говорили, что их больше.

— Мы справимся. А потом займемся оборотнями.

— Нет. Вы собираетесь ослушаться приказа старейшин?

Двое снова переглянулись, и второй молча покачал головой. Тогда первый вздохнул и сказал в трубку:

— Назовитесь и подтвердите приказ.

— Кирилл Пивоваров, — четко донеслось из динамика, — координатор Ордена. Со слов круга старейшин приказываю прекратить операцию по уничтожению лагеря оборотней. Приказываю дождаться выполнения работы сторонними силами, затем проконтролировать результат и доложить. С вас обоих снимается вся ответственность за возможную смерть невинных. Как поняли?