Настроение у Тима стало какое-то странное. Он мало смотрел по сторонам, но много думал. Как будто ему надо было обдумать всю свою жизнь заново и сейчас у него появилось на это время. Он так долго ждал когда они наконец пойдут на север, к его судьбе. Но когда пошли, он потерял к этому интерес. Если бы не Томас и не Бран, он бы должно быть уже развернулся и пошел назад, в кузницу.

— Странно, — проговорил Тим, глядя вниз. — Я провёл на юге всего несколько месяцев, но почему-то грустно оставлять эту долину позади.

Любое расставание — маленькая смерть. Отец говорил это, когда уходил надолго. "Я всегда возвращаюсь, сынок, но мир уже не тот, и я не тот". И вот однажды он не вернулся.

— Уже скучаешь? — усмехнулся Бран, принюхиваясь к ветру с привычной медвежьей осторожностью.

Тим почувствовал, как щёки заливает румянец. Здесь, на высоте, где разреженный воздух окрашивал всё в оттенки синего и серого, румянец этот, должно быть, казался неуместно ярким. Он снял рюкзак и достал шлем — подарок Кары. Несмотря на дорожную пыль, металл поблескивал в отсветах костра, словно сохранив в себе отблеск кузнечного пламени.

Огонь и металл. Кара понимала оба эти элемента. Возможно, даже лучше, чем сам Тим, несмотря на его растущую способность управлять пламенем. Металл хранил память, впитывал её как губка — каждый удар молота, каждое погружение в воду, каждое прикосновение мастера оставляло свой след. Шлем помнил руки Кары. Помнил руки отца Тима. Возможно, он помнил даже дыхание дракона.

— На севере не так много хороших кузнецов, — сказал он, проводя пальцами по искусной работе. — Большинство из них работают с простыми вещами — топорами, ножами, подковами. Мало кто умеет так обращаться с тонкой работой. Хотя мой отец говорил, что лучшие кузнецы живут на юге.

Тим говорил медленно, словно выуживая эти воспоминания из глубины своей памяти. На этой высоте воспоминания казались особенно чёткими, кристально ясными.

— На юге? — спросил Томас, подбрасывая дрова в костёр.

Тим задумался: — Хотя я не уверен, что согласен с ним. На юге странные кузнецы. У них большие кузницы, с механическими молотами и мехами. Огромные, шумные. Но металл... он другой. Не такой прочный, как северный. И работают они по-другому — быстро, много, но без души. Я не уверен что они понимают свое дело так, как понимала его Кара. Но нашлепать тысячу одинаковых подков они мастаки.

Отец говорил: "Юг боится времени, поэтому он так торопится".

Бран молча следил за огнём, терпеливо слушая их разговор. Его внимательный взгляд изредка переходил с одного собеседника на другого.

Ночь выдалась холодной, но ясной. Звёзды казались неправдоподобно близкими — Тим почти забыл, какими яркими они бывают вдали от поселений. На такой высоте созвездия обретали новый смысл — казалось, можно протянуть руку и коснуться этих холодных огней.

— На юге звёзды тусклее, — сказал он, укладываясь. — Там небо как будто в дымке всё время. И ночи не такие тёмные — везде фонари, окна светятся допоздна.

— Звёзды везде одинаковые, — заметил Томас. — Просто их по-разному видно. Моряки рассказывали мне, что в открытом море звёзды огромные, как серебряные монеты.

Его голос звучал задумчиво, с тем особым оттенком, который появляется у людей, когда они говорят о чём-то, что видели только мысленным взором. О мирах, существующих в рассказах других, в легендах, в воображении.

— А здесь? — спросил Тим, с детским восхищением глядя в небо.

— Я не знаю. Может и тут они такие же. В целом, если монета мелкая, то вполне похоже. - ответил Томас, закрыв один глаз и подняв большой палец над головой, будто сравнивая звезды и моннты.

Бран только хмыкнул, устраиваясь на ночлег. Его мысли оставались при нём. Тим заметил что он стал более замкнутым, не таким болтливым как раньше. Тоже может быть, по чему то скучает.

Тим ещё долго смотрел в небо, прежде чем сон наконец сморил его.

---

Утро встретило их безветрием и тишиной, от которой звенело в ушах. В такой высокогорной тишине каждый звук — скрип снега под ногами, стук камешка, сорвавшегося со склона, собственное дыхание — казался преувеличенно громким.

Мир без ветра был странным, неестественным. Как будто кто-то остановил время, заморозил его на полувздохе. Даже воздух, казалось, застыл — кристально чистый, неподвижный, холодный до боли в лёгких.

— Никогда не думал, что тишина может быть такой... оглушительной, — прошептал Тим, словно боясь нарушить хрупкое равновесие.

Тишина здесь была физически ощутимой, как плотное одеяло, наброшенное на мир. Тишина, в которой можно услышать, как снег оседает под собственной тяжестью. Как бьётся собственное сердце.

Подъём стал круче. Несколько раз им приходилось карабкаться по почти отвесным скалам, цепляясь за выступы заледенелыми пальцами. Каждое движение требовало концентрации, каждый шаг мог стать последним.

Тим видел, что Томасу приходится нелегко — южанин, хоть и опытный путешественник, тоже не привык к таким подъёмам. Его дыхание становилось тяжелее, движения — менее уверенными. Возраст давал о себе знать, как бы Томас ни пытался это скрыть.

Время растягивалось, как жидкая смола. Подъём, казалось, длился вечность. Каждый преодолённый участок открывал взору новые высоты, новые препятствия. Гора словно насмехалась над их усилиями, над их упорством, над самонадеянной уверенностью, что они смогут её покорить.

— Осторожнее на этом участке, — предупредил Томас, указывая на узкую тропу, покрытую мелкими камешками. — Тут камни могут поехать под ногами.

Его голос звучал напряжённо — не от страха, а от сосредоточенности. Томас всё ещё был воином, даже если его меч сейчас отдыхал в ножнах. Воином, привыкшим оценивать опасность, просчитывать риски, принимать решения, от которых зависела жизнь.

— Держись, — подбодрил его Тим. — Скоро будет гребень, а потом начнётся спуск. Я слышал, что северный склон не такой крутой.

Бран бесшумно двигался впереди, иногда опускаясь на четвереньки там, где человеческие ноги справлялись хуже медвежьих лап.

— Странный запах, — сказал он однажды, остановившись. — Старое человеческое жилище впереди. Давно заброшенное.

Его слова повисли в неподвижном воздухе, как замёрзшие капли. Странный запах. Старое жилище. Заброшенное. В этих словах проступало что-то зловещее — образы обветшалых стен, провалившихся крыш, сгнивших балок. Образы мест, где когда-то жили люди, но теперь остались только отголоски их присутствия, призраки их надежд.

К полудню они достигли вершины перевала — узкой каменной полосы, соединяющей две горные вершины. По одну сторону лежал юг — пологие холмы, аккуратные прямоугольники полей, тонкие линии дорог. По другую — простирался север, такой знакомый и родной для Тима — суровый, изрезанный острыми пиками и глубокими ущельями, с тёмными массивами лесов вдали.