Она бросила молот, целясь в Тима, но промахнулась, и инструмент с грохотом врезался в дверь позади него.

— Кара, послушай...

— НЕТ! — она прижала руки к ушам. — Не хочу ничего слышать! Я видела таких, как ты. Вы все одинаковые. Сначала красивые слова. Потом обещания. "Я вернусь". "Подожди меня". А потом... потом ничего. Только пустота и ожидание, которое никогда не кончается!

Она смахнула со щеки злую слезу и вздёрнула подбородок.

— Давай, собирай свои вещи. Уходи завтра же. Не мучай меня и не заставляй ждать. Я больше никого ждать не буду.

Тим шагнул к ней, но она вскинула руку, останавливая его.

— Не приближайся, — её голос упал до шёпота. — Просто... уйди сейчас. Пожалуйста.

В её словах больше не было ярости — только усталость и горе. Тим почувствовал, как сжалось сердце. Он хотел сказать что-то, что могло бы всё исправить, но таких слов не существовало.

— Хорошо, — он кивнул и открыл дверь. — Прости меня.

— Всегда вы извиняетесь, — прошептала она, отворачиваясь. — Всегда, когда уже поздно.

Тим вышел в морозную ночь, где звёзды казались особенно чёткими, а северный горизонт светился тревожным заревом. За его спиной что-то с грохотом разбилось о закрытую дверь кузницы.

Тим брёл по заснеженной тропинке к постоялому двору, где остановились они с Томасом и Медведем. Холодный ветер жалил лицо, но он едва замечал это. В ушах всё ещё звенели слова Кары, перед глазами стояло её лицо — искажённое болью и яростью.

Он хотел злиться на неё, хотел оправдать себя, но не мог. В её словах было слишком много правды, слишком много боли, которую он узнавал, как свою собственную.

В общем зале сидел Томас. Взглянув на лицо Тима, он молча налил ещё одну кружку эля и придвинул её к свободному месту.

— Что случилось? — спросил он, когда Тим опустился на скамью.

— Поссорился с Карой, — коротко ответил Тим, делая глоток.

Томас понимающе кивнул, не требуя подробностей.

— Из-за отъезда? — спросил он после паузы.

Тим кивнул, глядя в кружку.

— Она считает, что мы все... мечтатели. Те, кто уходит на север. Что мы бросаем людей. Не возвращаемся.

Томас внимательно посмотрел на него.

— И что ты думаешь? — спросил он наконец.

— Не знаю, — признался Тим. — Может, она права. Может, мы правда думаем только о себе. О своей судьбе, о своём предназначении.

— Хм-м, — Томас провёл пальцем по столу. — Она ведь потеряла кого-то, так?

— Отца, — кивнул Тим. — Он тоже ушёл на север. За редким металлом. Не вернулся.

— И ты напоминаешь ей об этом, — Томас не спрашивал, а утверждал. — Её злость — это страх за тебя. И боль от прошлых потерь.

Тим уставился на него:

— Когда ты стал таким мудрым?

Томас хмыкнул:

— Это не мудрость. Просто жизнь. Когда проживёшь столько, сколько я, сам всё поймешь.

Он наклонился ближе:

— Дай ей время остыть. Иногда людям нужно выплеснуть боль, прежде чем они смогут снова мыслить ясно.

Тим кивнул, чувствуя, как его собственный гнев постепенно утихает, уступая место печали.

— А что, если она права? Что, если мы обречены повторить судьбу наших отцов?

— Никто не знает будущего, — ответил Томас. — Даже монахи с их пророчествами. Ты сам решай конечно. Но мне кажется, что если ты не пойдешь, то сойдешь с ума.

Три дня прошло с той страшной ссоры. Тим не решался заходить в кузницу, но расстались они так плохо, что перед отъездом он всё же хотел хотя бы попрощаться. Медведь сообщил, что перевал уже очистился и скоро они уже выдвигаются в путь.

По дороге к кузнице он встретил Хорина. Шахтёр тащил тележку с углём и, увидев Тима, остановился.

— А, южанин, — мрачно приветствовал он. — Решил перед отъездом попрощаться?

— Да, — кивнул Тим. — Хочу извиниться перед Карой. Мы... поссорились.

— Знаю я вашу ссору, — проворчал Хорин. — Вся деревня слышала. Несколько дней тишина в кузнице стояла, только молотки позвякивали. А потом она вообще ушла.

— Ушла? — встревожился Тим.

— В шахту, — пояснил шахтёр. — Третий день туда таскается. То ли с ума сошла, то ли за отцом своим решила повторить.

— Что она там делает? — нахмурился Тим.

Хорин пожал плечами:

— Копается в старых штреках, где драконья крови. Чертежи какие-то рисует, образцы пытается взять. Мы её не трогаем — она, когда злая, страшнее варваров.

Тим поёжился, представив Кару с молотом, мечущую громы и молнии.

— Может, сейчас не лучшее время для извинений? — с сомнением пробормотал он.

— Ты ж её лучше знаешь, — Хорин поправил на плече мешок с инструментами. — Но на твоём месте я бы подождал. Пусть остынет.

Тим кивнул, но всё же направился к кузнице. Даже если он не застанет Кару, хотя бы оставит записку. Сказать, что он сожалеет о ссоре, что поступил глупо. Это лучше, чем ничего.

Кузница оказалась пуста и холодна. Подув на угли в горне, Тим убедился, что огонь не разжигали со вчерашнего дня. Наковальня была начищена до блеска, инструменты аккуратно развешаны на стенах. Ни пыли, ни мусора — Кара явно навела порядок, прежде чем уйти.

Тим огляделся в поисках бумаги и угля для записки. На верстаке лежали какие-то свитки и чертежи, покрытые загадочными символами. Он узнал северные руны, похожие на те, что видел в родной деревне. Рядом стояла маленькая шкатулка с образцами разных металлов — от обычного железа до непонятных сплавов, которые переливались странным цветом.

Рука сама потянулась к одному из них — серебристому куску с красноватыми прожилками. Драконья кровь. Он был удивительно лёгок для своего размера и совершенно холоден на ощупь, даже когда Тим подержал его в ладони несколько минут.

Отложив образец, он нашёл лист и уголь. Что написать? Извинения казались такими бледными по сравнению с тем, что он на самом деле чувствовал. После долгих раздумий он нацарапал:

"Кара, Прости за всё, что я сказал. Ты не трусиха, ты самый смелый человек, которого я встречал. Ты держишь на своих плечах целую деревню, и это настоящее мужество. Я был неправ.

Я всё ещё должен идти. Но обещаю, что буду осторожен. И если смогу, вернусь. Тим."

Он положил записку на видное место и вышел из кузницы. На душе стало немного легче, хотя осадок от ссоры никуда не делся.